Однако тесновата коморка. Не повернуться, не развернуться, ног не вытянуть. Каменотесы Земляного Града ваяли явно под себя. Ну, ничего. Синеглазу по этой части не легче. Хватило бы воздуха, а все остальное пустяки.
Что-то узкое и продолговатое скользнуло вдоль правого бока. Веревка? Да нет. Конец надежно закреплен на запястье. На сухой корень непохоже. Слишком гладкое. На ощупь чувствовалось что-то вроде чешуи.
В этих краях водится одна неприятная тварь. Местные ее называют дхаливи. Длиной не больше тридцати сантиметров, толщиной в палец, но яд смертелен. Примерно через десять минут наступает полный паралич дыхательных мышц. Кто-нибудь из жрецов или скорее храмовой прислуги, запуганный хозяином земляного Града, или подкупленный его оскорбленной дочерью вполне могли ее незаметно подпустить.
Спокойно. Если лежать неподвижно, она не тронет. К тому же, в Гнезде Ветров есть сыворотка, подарок Лики. Все-таки стоило выработать невосприимчивость к ядам. И в бою безопаснее. Сольсуранские воины этим не грешат, но вот варрары или наемники так и норовят намазать клинок какой-нибудь дрянью. Самих же потом приходится спасать.
Дышать становится все труднее, на лбу выступает липкая испарина. Не рановато ли? И рука совсем разболелась. Опасная, что ни говори, вещь, самовнушение! Так и помереть раньше времени недолго. Совсем как тезка князь, герой Пушкина и Повести временных лет. Но что если дхаливи уже выпустила яд? Правая рука — сплошная болячка, укуса можно было и не почувствовать. Так и есть. На правом плече, чуть ниже изображения духа Ветра вздулся бугорок с двумя характерными отверстиями — новый островок дергающей разрывающей боли.
Лежать неподвижно нет больше смысла, дхаливи, куда бы она не спряталась, теперь неопасна, пока она накопит яд для нового укуса, пройдет не меньше полусуток. Только у него этого срока нет. Отрава остановит сердце раньше, чем в часах иссякнет песок. Предусмотрительный убийца успел еще и незаметно перерезать сигнальную веревку, чтобы уж наверняка. Но это как раз кстати. Оборванный конец сойдет вместо жгута. Эх, был бы здесь нож, или просто какой-нибудь острый предмет. Но поскольку его нет, приходится действовать зубами: вскрыть, как учили, рану и выдавить яд.
Боль вышибает мозги, дыхательные мышцы судорожно сокращаются в поисках воздуха, которого нет, сознание меркнет и последнее, что оно запечатлевает — это медленно, но неотвратимо нарастающий гул, ощущаемую всем телом вибрацию, исходящую из самых недр земли…
***
Уже пустота заполнила верхнюю колбу более, чем на три четверти, уже горели и слезились, словно засыпанные песком, немигающие глаза, а ни один из колоколов так и не звонил. Веревки висели неподвижно, точно покрытые толстым слоем льда, а площадь стыла в ожидании, поглотившем все остальные звуки. Только на карнизе храма возились летающие ящеры, и тихо шелестел песок в часах. Вятшие мужи встревожено переглядывались, а женщины, понуро лаская притихших детей, украдкой смахивали слезы. Последняя песчинка древних часов упадет вниз разящим молотом, разбивающим последнюю надежду, что кто-то там внизу остался жив, а ведь и княжич, и Ветерок были так молоды, и так хороши собой.
Дочь царя Афру не лила слез, но ее широко распахнутые сухие глаза походили на две гибнущих во мраке отчаяния звезды, о которых когда-то рассказывали вестники. Не тревожа взглядом вместилище беспощадного времени и согбенный приют молчаливых колоколов, царевна, точно завороженная, смотрела на Словорека: только мудрый служитель Великого Се, вещий повелитель духов мог сейчас что-то решить.
Но древний отшельник молчал. Укутав уставшие от созерцания бренного мира глаза складчатой хламидой дряблых век, он ласкал чуткими полупрозрачными пальцами тонкую струйку дыма, поднимавшегося над священной жаровней, и то ли пребывал в молитвенном трансе, то ли просто дремал, ожидая решения высших сил. Те же пока никак не спешили себя проявлять. Только в мутном, тяжком небе, набухая, точно гнойник, назревала какая-то непогода.
Камень услышал, как над ухом нетерпеливо сопит горбоносый Синдбад:
— Йэсль эт-т пэнь сэйчас нэ пра-а-снэтса, я на-а-ачинаю к-а-апать! Можт йэще успээм!
— Не стоило ему на такое соглашаться! — кивнул Камень. — Здесь явно какая-то ловушка!
— Тем более, что этот суд у нас все равно не имеет никакой юридической силы! — подытожил, так и оставшийся при своем, твердолобый Глеб.
Мнение Синдбада сейчас разделяли и многие из людей Земли. Проводившие по полжизни в своих шахтах, рудокопы не понаслышке знали смысл выражения «заживо погребенный». Даже Ягоднику и его наемникам было явно не по себе. Не то, чтобы палач и его подручные очень любили своего господина, но без его защиты, кто знает, что взбредет этим необузданным людям травяных лесов, да и с князем Ниаком еще то удовольствие объясняться. И только хозяин Земляного Града умиротворенно любовался на свою красавицу-дочь, и на холодном недобром личике Меди сияла удовлетворенная улыбка.
Когда песка наверху осталось меньше горсти, Синдбад, решительно раздвинув храмовых слуг, двинулся к насыпи. Камень хотел последовать за ним, но в это время его ноги ощутили исходящий из земли гул, который бывает слышен в горах во время схода снежной лавины, или когда под скалами просыпается, запертый там Великим Се, трехрогий. Похожий сначала на далекий отзвук, он неотвратимо приближался и нарастал. Сначала завибрировали бубенцы, украшавшие венчики девушек и пояса молодых мужей, задребезжало оружие, закачалась на жертвеннике бронзовая утварь, захлопали ставни и двери, затем разлетелись сверкающими осколками песочные часы, заходила ходуном арка и запели оба колокола.
Словорек открыл глаза и, воздев руки к небесам, зычно произнес:
— Хвала Великому Се! Да исполнится его воля!
И словно в ответ на этот призыв из клубящейся черной тучи вырвалась молния. Грохота грома никто не услышал, ибо все на какое-то время оглохли, только внутри что-то оборвалось, словно лопнула тесная высохшая оболочка, скрывавшая суть. Земля вздыбилась и разверзлась, исторгая из себя вместилище поклонника тьмы. Саркофаг княжича раскололся, и все увидели, что защитник лжи, Синеглаз, все это время глумился над духами Земли и самим Великим Се. В веревку от его колокола была вплетена выведенная на поверхность полая трубка, через которую он все это время дышал.
Ясное дело, что без вмешательства Дола и его дочери здесь не обошлось. И теперь оскорбленные духи прародители требовали у своих потомков ответа. Земля уходила из-под ног, по улицам и стенам домов разбегались трещины. Люди как ополоумевшие с воплями метались по площади, натыкались друг на друга, падали с крыш, пытаясь найти спасение. Плакали дети, ревели зенебоки, над площадью реяли стаи потревоженных летающих ящеров. И всю эту безумную картину сверху поливал сильнейший дождь.
Сначала с грохотом обрушилась одна из стен Дома Земли, самая прочная, возведенная дедом Дола и укрепленная его внуком, чтобы оградить сокровищницу. Говорили, что Доловы сундуки с золотыми и серебряными кольцами, которых у него насчитывалось сорок сороков, как ушли под землю, так больше их никто и не видел. Хотя иные утверждали, что Дол сам после велел сбросить их в затопленную штольню, чтобы умилостивить духов земли. Затем трещины пошли вдоль городских стен, в одном месте стоявшие в карауле стражники едва успели посторониться, чтобы не угодить под обвал.
Но духам Земли этого показалось мало, и они вознамерились забрать у Дола самое дорогое — его любимую дочь. При первом же ударе стихии Медь, точно испуганная зенебочица, со страху кинулась куда глаза глядят, не разбирая дороги. Не пробежав и ста шагов, она оступилась и угодила прямо в глубокую выгребную яму. А поскольку ее не сразу смогли обнаружить, она едва не захлебнулась в нечистотах до того, как отец с братьями вытащили ее. Страшного с ней, правда, ничего не произошло, но в Земляном Граде и далеко за его пределами люди еще долго иронизировали насчет ее имени, ибо каждый знал смысл выражения «выгребная медь». Да и женихи, прежде вившиеся вокруг Дома Земли, точно насекомые над навозной кучей, теперь предпочитали объезжать его стороной.