Она плакала не потому, что была одинока и напугана. Она плакала о Тамми. Как же отвратительно жесток этот мир, если десятилетняя девочка дошла до такого падения, если единственным выражением сочувствия взрослых были слова безумца, который ее совратил, если ее единственным богатством было худенькое недоразвитое тело ребенка.
Лора понимала, что положение Тамми куда серьезнее, чем ее собственное. Даже лишившись книг, Лора сохранила светлые воспоминания о любящем, добром, нежном отце, чего не было у Тамми. Даже если отнять у нее немногие принадлежащие ей предметы, Лора все равно сохранит ясность ума, а психика Тамми уже изуродована, и, наверное, навсегда.
4
Шинер жил в бунгало на тихой улочке в Санта-Ана. Это был один из пригородов, застроенных после второй мировой войны, состоящий из небольших аккуратных домиков, украшенных интересными архитектурными деталями. К лету 1967 года фикусовые деревья сильно разрослись и укрывали своими широкими ветвями стоявшие под ними коттеджи; дом Шинера затеняли еще и разросшиеся кусты азалий и миртов и цветущие красными цветами кусты гибискуса.
Близилась полночь, когда Штефан открыл с помощью пластмассовой отмычки замок задней двери и вошел в дом. Осматривая бунгало, он не таясь зажигал свет и не заботился о том, чтобы задернуть занавески.
Кухня сияла ослепительной чистотой. На покрытых голубым пластиком прилавках не было ни соринки. Хромированные части кухонных приборов и оборудования. Краны над раковиной и металлические ножки кухонной мебели блестели ярким блеском, не замутненным ни единым отпечатком пальцев.
Штефан рассеянно открыл холодильник, не зная, что он ожидает там найти. Разве что доказательства безумия Вилли Шинера, а может быть, одну из жертв его извращенных наклонностей, умерщвленную и замороженную в память прошлых страстей? Ничего подобного там не оказалось. Однако внутренность холодильника вновь подтвердила феноменальную аккуратность Шинера: все продукты хранились в одноцветных пластмассовых коробках.
Единственное, что обращало на себя внимание, так это обилие сладостей и в холодильнике, и в шкафах: мороженое, печенье, торты, конфеты, пироги, сдобные булочки и даже крекеры для животных. В шкафах хранились также и многие новинки: новые сорта спагетти и банки овощного супа с лапшой в виде знаменитых героев мультиков. Невольно приходило в голову, что продукты закупал ребенок с деньгами, но без надзора взрослых.
Штефан двинулся в глубь дома.
5
Столкновение по поводу разорванных книг лишило Тамми последних остатков мужества. Она больше не упоминала Шинера и внешне не проявляла никакой враждебности к Лоре. С каждым днем она все глубже уходила в себя, отводила глаза, все ниже опускала голову, ее голос звучал все тише.
Лора не знала, какое из двух зол хуже: подвергаться постоянной угрозе со стороны Бледного Угря или наблюдать, как на глазах тает и без того уже прозрачная Тамми, которая все меньше реагирует на окружающий мир. Но тридцать первого августа, в четверг, эти две тяжелые ноши упали с ее плеч: она узнала, что с завтрашнего дня будет жить в приемной семье в Коста-Меса.
Лоре было жаль расставаться с сестрами Аккерсон. Она знала их совсем недолго. Но ничто так быстро и прочно не укрепляет узы дружбы, как общая опасность.
В этот вечер, когда они уселись в кружок, Тельма сказала:
— Послушай, Шейн, если вдруг попадешь в хорошую семью, к добрым людям, то сиди смирно и наслаждайся жизнью. Если это приличные люди, забудь о нас, заведи новых друзей, живи своей жизнью. Но знаменитые сестры Аккерсон — это значит мы двое — уже прошли через это чистилище, через целые три приемные семьи, так что, если попадешь в паршивое место, не вздумай там оставаться.
Рут посоветовала:
— Побольше реви и рассказывай всем и каждому, какая ты несчастная. Не можешь плакать, так хоть притворяйся.
— Дуйся, — советовала Тельма. — Будь растяпой. Будешь мыть посуду, разбей пару тарелок. Досаждай всем и каждому.
Лора удивилась:
— И вы шли на это, чтобы вернуться сюда, в приют?
— И не только на это, — добавила Рут.
— А вам не было стыдно, когда вы били чужую посуду?
— У Рут это плохо получалось, — сказала Тельма. — Другое дело я, во мне сидит чертенок, а в нее переселилась душа тихой монашенки из четырнадцатого века, вот только мы еще пока не узнали ее имя.