И хотя Боб был куда выше и тяжелее хрупкого доктора, он склонился к Яматте. Подавленный горем, он расплакался, и Яматта обнял его.
***
Хотя незнакомец пробыл у Марквелла еще час, он молчал и не отвечал ни на один его вопрос. Погруженный в свои мысли, он лежал на кровати, уставившись в потолок и почти не двигаясь.
По мере того как доктор трезвел, его начала одолевать мучительная головная боль. Как всегда во время похмелья, он испытывал к себе еще более острую жалость, чем та, которая вынуждала его пить.
Наконец незваный гость посмотрел на свои часы:
- Одиннадцать тридцать, мне пора уходить. - Он поднялся с кровати, подошел к стулу и вытащил из-под бушлата тот самый нож.
Марквелл напрягся.
- Я немного подрежу веревки, доктор. За полчаса вы сумеете из них выпутаться, если очень постараетесь. А у меня будет достаточно времени, чтобы убраться отсюда подальше.
Пока человек, склонившись, подрезал веревки, Марквелл ждал, что лезвие ножа вот-вот вонзится ему между ребер.
Но не прошло и минуты, как незнакомец опять спрятал нож и, задержавшись у двери спальни, сказал:
- Вы еще можете исправиться, доктор. Не думаю, что у вас на это хватит воли, но, кто знает, может, я ошибаюсь.
И он вышел.
Минут десять, пока Марквелл старался освободиться от веревок, он время от времени слышал снизу какой-то шум. Видимо, гость искал, чем поживиться. И хотя он казался загадочным, вернее всего, он был обычным взломщиком со странной манерой поведения.
В двадцать пять минут после полуночи Марквелл наконец высвободился. От трения веревок у него на запястьях выступила кровь.
И хотя уже полчаса снизу не доносилось ни звука, он взял из ночного столика револьвер и осторожно спустился по лестнице. Он направился в кабинет, где принимал больных и где вор наверняка запасся наркотическими средствами; но никто не прикасался к двум белым высоким шкафам, где хранились лекарства.
Он поспешил в библиотеку, уверенный, что найдет взломанным свой ненадежный сейф. Но сейф не был взломан.
В растерянности он повернулся, чтобы уходить, и вдруг заметил гору пустых бутылок из-под виски, джина, текилы и водки в раковине при баре. Гость задержался лишь для того, чтобы найти запас спиртного и вылить его в раковину.
К зеркалу в баре была приклеена клейкой лентой записка. Пришелец написал ее аккуратными крупными печатными буквами:
Если вы не прекратите пить, если вы не примиритесь с мыслью о смерти сына, то не пройдет и года, как выстрелом в рот вы разнесете себе мозги. Это не предсказание, а непреложный факт.
Сжимая в руках записку и револьвер, Марквелл обвел взглядом пустую комнату, словно незнакомец, как привидение, которое по своему желанию может появляться и исчезать, все еще незримо присутствовал здесь.
- Кто вы такой? - спросил Марквелл. - Кто вы такой, черт побери!
***
В одиннадцать часов на следующее утро, после ранней встречи с директором похоронного бюро по поводу погребения Джанет, Боб Шейн вернулся в больницу, чтобы посмотреть на свою новорожденную дочь. Он надел халат, шапочку, хирургическую маску, тщательно, под руководством сестры, вымыл руки, и только после этого ему разрешили войти в палату для новорожденных и осторожно взять Лору из кроватки.
В палате находились еще девять новорожденных. Все они были по-своему хороши, но Боб мог с полной уверенностью и без преувеличения сказать, что Лора Джин была самой хорошенькой. И хотя у ангела в обычном представлении должны быть голубые глаза и светлые кудри, а у Лоры глаза были карие, а волосы каштановые, она была на вид настоящим ангелочком. За все десять минут, пока он держал ее на руках, она ни разу не заплакала, а только моргала, щурилась, зевала и смотрела по сторонам. Она выглядела печальной, будто знала, что лишилась матери и что в этом холодном неприветливом мире они с отцом могут рассчитывать только друг на друга.
Большое окно, через которое родные могли наблюдать за новорожденными, занимало всю стену. Пять человек стояли за стеклом. Четверо из них улыбались, показывали пальцами и корчили гримасы, чтобы рассмешить младенцев.
Пятым был блондин в морском бушлате, который стоял, засунув руки в карманы. Он не улыбался, не показывал на кого-нибудь из младенцев, не делал гримас. Он пристально разглядывал Лору.
Прошло несколько минут, а незнакомец все смотрел на ребенка, и Боб ощутил беспокойство. Это был приятный, привлекательный и даже красивый мужчина, но в его лице угадывалась жестокость и еще что-то такое, чего Боб не мог выразить словами, но сознавал, что этот человек многое повидал и был способен на ужасные поступки.
Он вдруг вспомнил сенсационные случаи похищения младенцев и их продажи на черном рынке. Он убеждал себя, что сходит с ума, воображает несуществующую опасность, и все из-за того, что, потеряв Джанет, он теперь страшился потерять и дочь. Но чем дольше светловолосый мужчина созерцал Лору, тем беспокойнее становилось на душе у Боба. Словно почувствовав это волнение, человек поднял на него глаза. Их взгляды скрестились. Взгляд синих глаз незнакомца был необычайно острым, пронизывающим. Страх Боба усилился. Он крепче прижал к себе дочь, словно незнакомец мог вломиться внутрь через окно и схватить ее. Он хотел было позвать кого-нибудь из сестер, чтобы та обратилась к человеку и выяснила, кто он такой.
Внезапно человек улыбнулся. Широкая, сердечная, искренняя улыбка преобразила его лицо. В один миг из зловещей фигуры незнакомец превратился в доброжелателя. Он подмигнул Бобу через толстое стекло, выразительно артикулируя, произнес одно-единственное слово:
"Красавица".
Боб расслабился, улыбнулся, понял, что его улыбку скрывает маска, и кивнул в знак благодарности.
Незнакомец еще раз взглянул на Лору, снова подмигнул Бобу и отошел от окна.
***
Позже, когда Боб Шейн уехал домой, высокий человек в темной одежде приблизился к окну палаты. Его имя было Кокошка. Сначала он разглядывал младенцев, затем отвел взгляд в сторону и увидел свое бесцветное отражение в полированном стекле. Это было широкое плоское лицо с острыми чертами, губы тонкие и плотно сжатые, казалось, что у него их вообще нет. Дуэльный шрам рассекал левую щеку. Темные глаза были невыразительными, будто сделаны из жести, и очень схожи со злобными глазами акулы, охотящейся в темных океанских расселинах. Он развеселился, приметив, как резко его лицо контрастировало с невинными личиками младенцев за стеклом; улыбнулся, что было для него весьма редким проявлением чувств, но его лицо оставалось каменным и выглядело еще более зловещим.
Он снова осмотрел палату. Легко отыскал Лору Шейн среди спеленутых детишек: карточка с именем каждого была прикреплена к спинке кроватки.
"Почему такой интерес к тебе, Лора? - спросил он себя. - Почему твоя жизнь имеет такую значимость? Зачем все эти усилия, чтобы ты благополучно явилась в этот мир? Может быть, мне стоит тут же убить тебя и разрушить планы предателя?"
Он мог без сожаления прикончить ее на месте. Он не в первый раз убивал детей, правда не таких крошечных. Он готов был на любое, самое страшное преступление во имя цели, которой посвятил всю свою жизнь.
Девочка спала. Время от времени она причмокивала, ее личико жалобно морщилось, возможно, она печалилась о той спокойной жизни, которую вела во чреве матери.
Наконец он принял решение не убивать ее. Еще не пришло время.
- Я всегда могу потом прикончить тебя, малышка, - пробормотал он. Сначала я узнаю, какую роль тебе отводит предатель в своих планах, вот тогда ты распрощаешься с жизнью.
Кокошка пошел прочь от окна. Он знал, что расстается с девочкой на целых восемь лет.
2
Дожди редки в Южной Калифорнии весной, летом и осенью.
Сезон дождей начинается обычно в декабре и завершается в марте. Но в субботу второго апреля 1963 года тучи покрывали небо, а влажность была необычайно высокой. Боб Шейн распахнул дверь своей небольшой бакалейной лавки в Санта-Ана и выглянул наружу: все говорило о том, что приближается последний сильный ливень сезона.
Фикусовые деревья в саду дома напротив и финиковая пальма на углу застыли в неподвижном воздухе и опустили листья, словно под тяжестью грядущей бури.