- Редакция? А где же у них эта редакция?
- А я знаю? Может, там, где и была, да и печатают потихоньку. Погоди, наши еще разберутся!
- А разве и теперь там что делают?
- Да, как будто делают...
Одним словом, Варька вдруг пошла на переговоры, и в этот вечер они с Дементпем вроде бы и помирились.
Рассказать коменданту Мутцу, как Дементий выбалтывает гестаповские секреты, пересказывает советские листовки, твердит, что Красная Армия скоро вернется, а может, сам тайно связан с партизанами-подполыцгками, Варька решила еще в тот же вечер твердо. Но и мысль о "Молнии", о ком-нибудь, кто бы мог передать этим таинственным партизанам про Дементия и предупредить об опасности, тоже не шла у нее из головы. Потому что после того, как вернулся старый сожитель Полторак, да еще после недавних пинков Дементий стал ей нестерпим, и она хотела убрать его с дороги во что бы то пи стало.
Целую ночь эти мысли не давали ей покоя. И где-то уже под утро стукнуло в голову: "Л что, если и вправду ч той редакции в Скальном кто-нибудь тайно выпускает листовки? Посмотреть, дознаться, сколько их там, прикинуть, кто самый ловкий, да и предупредить втемную, наудачу, не открывая себя. А вдруг? Гляди, кокнут-таки моего Квашу! Вот тогда уж я знать буду, где ниточка от клубочка. Тогда уж все будет в моих руках. Куда захочу, туда и поверну..."
Вот эти ночные "раздумья" после целого дня, проведенного близ управы, и привели Варьку к Гале. Потому что из тех двух, что работали в типографии, Галя, по Варькиному мнению, больше всех походила на партизанского подпольщика.
...Домой после этой загадочной встречи Галя уже не шла, а бежала. И дома долго не могла успокоиться, почти до самого утра не спала, ожидая чего-то, прислушиваясь к каждому шороху, звуку за окнами. Что же все это значит? Кто эта женщина? Друг? Враг? И почему она привязалась именно к ней? Что за этим кроется? Чем это грозит и чем кончится?
На работу она вышла пораньше и по дороге забежала в мастерскую Максима.
Максим обтачивал рашпилем зажатую в тиски железную трубку. Когда на пороге своей полутемной конурки он увидел девушку, лицо его мгновенно отразило все, что он в эту минуту почувствовал, - тревожное удивление, радость и... неудовольствие. Все это не укрылось от девушки, потому что Максим просиял, вспыхнул и сразу же потемнел, нахмурился.
- Галя, мы ведь, кажется, уговорились... Ясно?
- Меня никто не видел...
- Все равно. Приходить сюда тебе категорически запрещено.
- Я не могла ждать ни минутки...
- Все равно. Мы уговорились и...
- Потом, потом! - взволнованно и нетерпеливо перебила его Галя. Сначала выслушай.
Это волнение и нетерпение сразу же передалось Максиму, хотя теперь уж ничего нельзя было прочитать на его сосредоточенном и замкнутом лице.
Внимательно выслушав Галин рассказ о вчерашнем странном приключении, Максим вдруг улыбнулся. Улыбнулся и так поглядел на девушку, что она сразу почувствовала себя спокойнее, увереннее. Волнение ее малопомалу улеглось, и все это приключение здесь, рядом с Максимом, стало казаться не таким уже страшным.
- Так, ясно! - Улыбка сошла с Максимова лица, но глаза его вдруг блеснули веселыми, задорными огоньками. - Странно, конечно, да... может, и небезопасно.
Но... - Он говорил таким тоном, словно его радовало и веселило то, что случилась такая таинственная и, наверно, небезопасная штука. - Но кто бы ни была эта женщина, ее сообщением заинтересоваться стоит, очень даже стоит... Они перехватили листовку. Переполошились, подняли всех на ноги и... хотят поймать "Молнию". Скажи: к вам, часом, не заходил такой выхоленный немчик, рядовой, с золотыми зубами и с кольцами на пальцах?
- Золотозубый? Погоди... Да, кажется, заходил. Ну да! Еще сказал, что хочет разменять деньги в кассе и не в те двери попал...
- Я так и думал, что он должен зайти к вам. Но пока можно не волноваться, в типографии ему зацепиться не за что. Женщина эта сказала правду. Наехало их тут немало. Вот они и прислушиваются, вынюхивают, хотят напасть на след. Значит, ясно! Надо быть осторожнее и глаз с них не спускать. И ни на какую провокацию не поддаваться. Даже если тебя и уверят в чем-нибудь, все равно молчи. Без дела встречаться со мной тебе не нужно. А насчет той женщины... Опять же... Кваша, конечно, не самая яркая звезда на темном полицейском горизонте. А про листовку - это важно. Пожалуй, и правда, есть она у них, но до времени прячут. А кто такой Савка Горобец? Ты не знаешь такого?
- Да нет! - пожала Галя плечами, с удивлением прислушиваясь к Максимовым рассуждениям, походившим скорее на мысли вслух, чем на разговор.
Девушка не все до конца поняла, о чем он толкует.
Поколебавшись, осмелилась и спросила:
- Слушай, Максим, ты так говоришь, будто и до меня обо всем уже слышал. Я ничего не пойму. Kaкой-то Горобец, листовка, и что это, в конце концов, за молния?
Почему ее ловят?
- Видишь ли, Галя, сейчас каждый из нас должен знать только то, что ему крайне необходимо знать. А что касается "Молнии"... Ну, если хочешь, ты тоже "Молния". Пока что... Но будет на них еще и гром. Ясно13 Вот только надо бы сейчас все-таки выяснить: кто же это Савка Горобец?
13
Максиму было тогда лет тринадцать, он начал ходить в пятый класс. Жил на Горбе - так называлась эта часть Скального. Дом их был восьмым от края на центральной улице, по которой проходил старый Волосский шлях. Налево от это шляха, за крайними домами - широкая базарная площадь. Ниже, за базаром, кладбище, дальше - долина Бережанки, А направо, как раз напротив базара, стояла вторая скальновская (ее, в отличие от "заводской", называли "сельской") десятилетка. За десятилеткой протянулся покрытый леском лог, а дальше, за логом, раскинулись поля пшеницы, высились над Волосским шляхом древние степные курганы. Левее шляха, как раз напротив школы, за базаром дугою до самого леса выстроились высокие тополя; по-над яром еще с десяток глиняных хаток - хуторок, который с давних времен звался почему-то Куриными Лапками. За хуторксм - мелкий и на самом деле поросший терном Терновый яр, а за яром, левее, шла дорога на сахаросовхоз "Красная волна".
От второй сельской школы до Максимова дома улицей идти меньше километра. Но Максимов отец, известный на все Скальное паровозный машинист, отдал сына в первую, заводскую школу, до которой идти надо было километра три. Во-первых, в заводской учились дети всех отцовых друзей и коллег - "станционных", а во-вторых, почему-то Карпу Зализному казалось, что в "заводской"