– С пятого столика возврат: блюдо слишком холодное!
Глаза Грёпке чуть не вылезают из орбит, лицо от бешенства мгновенно наливается кровью, вспыхивают густо-лиловые сосудистые звездочки на щеках.
– Уроды, одни сплошные уроды! – кричит он и отшвыривает сковороду с двумя жарившимися на ней медальонами из оленины. Та отлетает на противоположный конец кухни, и Грёпке повторяет:
– Уроды!
Герру Адаму вспоминаются текстура и ароматы соуса, доведенное до совершенства мясо гребешков; он пожимает плечами и по-прежнему не может понять, как же это возможно: такой человек – и такая еда.
– Нечего пожимать плечами, Адам, что ты тут со мной заигрываешь – наверняка сам виноват, я тебе их из зарплаты вычту, если только увижу, что ты ползаешь, как черепаха. Естественно, все остынет – увижу, вычту тебе эти гребешки!
«Цыганский барон» играет на нервах герра Адама, как на струнах. Столик на шестерых просит счет, каждый за себя, и вино, пожалуйста, тоже поделите как-нибудь поровну на всех – в самом деле, это же проще пареной репы. Покуда герр Адам колдует над кассой, за двенадцатым столиком гость заливает даму по соседству дорогим красным вином. «Ничего страшного», – только и говорит сомелье Браунталер, бросая на пятно тканевые салфетки.
Герр Леман за пятым столиком принимается ворчать, что в былые времена здесь обслуживали и побыстрее, свои две порции гребешков они ждут уже целую вечность; из-за столика у гардероба доносится голос фрау Пингштедтер, желающей еще бутылку шампанского на десерт – «Вдову Кликотт»: нравится ей эта «Кликотт», потому что вся она такая оранжевая – ну, этикетка, значит, на бутылке-то!
Герр Адам делает глубокий вдох, улыбается, проходит на кухню к барной стойке, останавливает Штрауса и сгибает серебристый диск между пальцами до тех пор, пока не раздается тихий «кнак!» и он не разламывается пополам. После чего герр Адам с улыбкой возвращается на место. Кроме него, никто не замечает, что над головами погруженных в разговоры гостей больше не играет музыка.
За столиком у Леманов, покуда он открывает бутылку совиньона к моллюскам, которых совершенно точно скоро подадут, фрау Леман рассказывает о том, как отдыхала летом, на этот раз в Египте. В Египет больше – ни ногой, в этой поездке она чуть не умерла от страха, сидя в гостинице, когда начались все эти демонстрации. Серьезно, больше она туда ни ногой, и жаль, очень жаль, конечно, что они потратили на это бо́льшую часть отпуска, теперь остается только неделя в Лондоне – ну и под Новый год, как повелось, поедут кататься на лыжах в Ишгль. Фрау Леман горько вздыхает, глядя в свой бокал белого.
Герр Адам понимающе кивает. Гости вечно говорят об отдыхе – или о только что прошедшем, или о предстоящем, на который строят планы. Понаслышке он знает практически обо всех странах мира. «Ну а вы, Адам, где собираетесь провести отпуск – в прекрасной стране Балконии?» – подтрунивает герр Леман, оглядываясь на гостей в ожидании одобрения. Когда придет пора расплачиваться, герр Адам позаботится, чтобы карточку герра Лемана аппарат не принял.
Первый стол, молодая пара. Он нервничает, она полна надежд. Герр Адам знает, что с этого и начинается любовь, – поэтому он посадил их за столик у окна. Пингштедтеры все равно опоздали на целых две минуты, так что, увы, виноваты сами! Два бокала шампанского, два раза малый комплексный обед, бутылка воды, два бокала белого. Во время еды молодой человек не умолкает, отчаянно стремясь преподнести себя с лучшей стороны, и вот наступает облегчение – при подаче основного блюда она коснулась его руки. Оба они расслабились, и теперь до герра Адама доносятся обрывки фраз о точках соприкосновения в прошлом и сожаления о том, что по-настоящему соприкоснулись они лишь здесь и сейчас. И вот юноша на минуту остался за столиком один: обеспокоенно нахмурив лоб, он тщательно пересчитывает деньги в портмоне. Герр Адам снимает со счета влюбленных два бокала шампанского и добавляет их к Пингштедтерам – могут разок и раскошелиться при таких обстоятельствах на счастье других людей.