– Мои девочки в красивых платьях, – сказал он.
Мама встала на цыпочки и поцеловала его.
– С пояском и туфлями смотрелось лучше.
Она взглянула на Ханну покрасневшими глазами.
– Ты что, плакала? – спросил папа.
– Просто устала. И слегка перенервничала.
Он обеспокоенно взял маму за руки. Ханна навалилась грудью на кухонную стойку и не сводила с них глаз.
– Все в порядке? Я имею в виду с нашей… – Он коротко мотнул головой в сторону дочери.
– Да, – сверкнула мама фальшивой улыбкой, – давай поговорим позже, пора готовить ужин.
– Тебе помочь? – Не сводя с нее глаз, он ласково сжал ее ладони.
– Поможешь Ханне с уроками?
– Конечно, älskling[7]. С тобой действительно все в порядке?
Она кивнула, как гремящий костями скелет, готовый вот-вот развалиться. Папа не хотел оставлять ее одну, но в итоге все же протянул Ханне руки.
– Ну хорошо, непоседа, теперь ты и я. Над чем сегодня работаешь?
Ханна схватила учебник, пару смертельно острых карандашей и показала наверх – высоко, под самую крышу.
– Хочешь заниматься у меня в кабинете?
Она возбужденно схватила его за руку и мелким галопом ринулась вперед.
– Звучит здорово.
Поднимаясь по ступеням, папа принялся стаскивать галстук. На лестничной площадке Ханна повернулась и посмотрела на маму. Та стояла, уперев руку в бок и изучая содержимое холодильника. Когда она заметила обращенный на нее взгляд, Ханна улыбнулась и помахала ей рукой. Мама поджала губы.
Обычно она готовила Алексу что-то особенное, но сегодня была не в настроении удивлять. Ей просто хотелось поговорить с ним наедине и рассказать о том, что выдала Ханна.
Что это значило? Может, Сюзетта ее не расслышала? Может, это был бессмысленный набор звуков, очередная песенка дочери? Она могла бы поклясться, что уловила акцент. Абсурд какой-то. В честь первых слов Ханны полагалось бы устроить праздник, но Сюзетту терзали сомнения. Если она разобрала все правильно… Если перед ней действительно предстала не Ханна… Может, одна из них сошла с ума? Или сразу обе? А эти пустые глаза? При воспоминании об этом до сих пор колотило от страха.
За ужином, на который Сюзетта подала свою фирменную, приправленную чесноком и оливковым маслом пасту с остатками вчерашних овощей и свежим салатом, у нее совсем не было аппетита, потому что она мучилась вопросом, стоит ли ему вообще что-то говорить. Воображение так и рисовало картины, в которых он не обращает внимания на странные и зловещие слова Ханны и тут же бросается праздновать ее речевой прогресс. Или же дочь, учитывая ее нрав, озадаченно наморщит личико, сделает вид, что заявление Сюзетты – просто вымысел, и будет вести себя как ни в чем не бывало. Чью сторону в этом случае примет Алекс? Даже сама Сюзетта сомневалась, правильно ли истолковала увиденное и услышанное. Неужели воображение сыграло с ней злую шутку?
Поэтому за ужином она решила просто послушать рассказы Алекса, радуясь, что проходит через все это не одна. Муж поведал о последнем успехе компании «Йенсен & Голдстейн» – заказе на новенький объект из экологически чистых материалов на крохотном участке дорогущей земли в самом престижном районе города.
– Они намерены предоставить нам полную свободу в выборе материалов. Для нас это уникальная возможность заявить о себе. Я всегда хотел попробовать свои силы на необычном и ограниченном клочке пространства.
– Дизайн нашего дома был репетицией, – сказала она, стараясь разделить его энтузиазм.
– Я, конечно же, показал им несколько эскизов. Тебе надо будет помочь нам с интерьерами, им нравится твой стиль. Ничто так не дополняет мои безупречные линии, как твоя эстетика.
Внимательный, чудесный муж, всегда готовый оказать поддержку и подключить ее к делу.
– Skål[8]! – Она взяла бокал вина и чокнулась. – Мои поздравления.
Сюзетта надеялась, что ее радость за него выглядит естественно, потому что она и правда была рада. Он все говорил и говорил, пока она раскидывала вилкой по краям тарелки остывающую пасту. Не сообщить ему было нельзя: он так ждал этого момента. Если бы только Ханна что-нибудь сказала – что-то еще.
– Всего планируется четыре этажа, и мы сейчас думаем над тем, как придать зданию облик корабля: круглые окна…
А каким волнительным и трогательным мог бы стать момент, если бы девочка подошла к двери и сказала: «Мама». Она не слышала, чтобы хоть какое-то подобие ее имени срывалось с губ ребенка с тех пор, как та совсем еще малышкой лепетала «мамамама». Как Алекс гордился бы ими обеими, будь у нее возможность об этом объявить. Он бы бросился ворковать с ними и целовать, считая, что как хорошая мать именно она обеспечила эту победу.