Лангенёк закружился. Взвывая, он трижды возвращался к следу и вдруг, нырнув в сугроб, заработал изо всех сил лапами и мордой.
Показалась бурая шерсть.
— Вот ты где? — Охкурго бросился на помощь.
Скорей, скорей зарыться в снег, уйти от ветра!..
Пещеру устроили прямо под медведем. Забрались поглубже и закрыли котомкой вход.
«Теперь не страшно: мяса вдоволь и в укрытии». Охкурго обнял щенка. Он подоткнул концы кухлянки, втянул руки внутрь широких рукавов и, свернувшись калачиком, вскоре сладко засопел.
Прошли сутки. Путешественники доели взятую с собой буханку хлеба, закусывая сырой мороженой медвежатиной. Охкурго нарезал её тончайшими стружками и чуть подсаливал. Получилось дорожное северное блюдо — строганина. Вместо чая — снег. О костре не приходилось и думать: из пещеры и носа не высунешь. Даже через толстый слой снега доносился голос задурившей стихии.
…Весенние пурги коротки, а эта затянулась. Снова спали, разговаривали, ели и, конечно, ждали. Ждали, когда она утихнет — непогодь. Кухлянка хоть и сшита из двойной оленьей шкуры — мехом внутрь и наружу, — но холод всё равно пробирал. Лангенёк тоже мёрз. Поскуливая, он жался к хозяину.
Надоела темень. И не встать, не повернуться. А вверху всё воет и воет… Время будто остановилось.
Однажды, проснувшись, Охкурго не мог понять — ночь или день. И тихо. Он испугался.
«Неужели так занесло! Не вылезти. Задохнёмся!» Судорожно принялся пробивать снеговую стену…
Брызнул яркий свет — и Охкурго обмяк.
Лангенёк прыжком врезался в пролом и выскочил наружу.
Охкурго выпрямился. Вот как — по шею в сугробе. А над ним весь мир — светлый, сияющий, огромный.
Ом медленно поднял руки и, откинув малахай, подставил солнцу цвета вороного крыла волосы…
— Однако, отпуржило, — сказал, точно как отец. — Почаевать бы…
Взобравшись на спину медведя, Охкурго осмотрелся. Где же кедрач? Ни кустика… Там, где раньше чернела заросль, — рыхлые волнистые гребни.
Он шагнул и тут же провалился. Попробовал ещё — и опять по шею. Следом, взвывая, лез Лангенёк.
«Как же теперь добираться до бригады?» Охкурго и про чай забыл. Сел в сугроб и уткнулся головой в колени.
Жалобно заскулил Лангенёк и полез мордой в лицо. Охкурго обнял собаку.
— Ну что ты, что? — Ему стало жаль пса больше, чем самого себя. — А ты не бойся, — успокаивал он четвероногого товарища.
И вдруг Охкурго встрепенулся: «А медведь?! За ним же вернутся… Не ради баловства убили. Туша даже не укрыта. Значит, скоро приедут!..»
От сердца отлегло.
Охкурго по-хозяйски пересчитал спички и упрятал их в кожаный мешочек, прикреплённый на поясе рядом с ножом. Потряс котомку — ни крошки хлеба, ни соли.
«Ничего, с медвежьим мясом жить можно», — утешился.
И верно, медведь кормил исправно…
Миновали ещё сутки, и ещё. Снова начало одолевать беспокойство. Оно нарастало. Дни сделались бесконечно длинными. Хотелось плакать…
«Вернётся охотник, обязательно вернётся, — убеждал себя Охкурго. — Наверное, ждёт наст, чтобы ехать легче».
Спички кончились. Страшно потерять огонь! Зверьё может прийти на запах мяса…
Теперь у Охкурго появилась новая забота — поддерживать костёр. День и ночь! Он собственным телом пробил в снегу траншею к кедрачу и готовил, готовил дрова. Много же их надо! Но без этой заботы было бы ещё хуже: работа гонит тяжёлые мысли и коротит время…
На седьмые сутки издали донёсся лай.
У Охкурго дрогнуло сердце. Он встал, вглядываясь в сверкающую даль тундры.
«Да, да, это собаки!» И мальчишка побежал навстречу упряжке.
— Акко! — опешил пожилой коряк, поднимаясь с нарты.
Он разглядывал почерневшее от холода и копоти лицо Охкурго и, цокая языком от удивления, внимательно слушал его рассказ.
— Молодец! — похвалил он. — Настоящий мужчина.
Лангенёк, лая и кружась, виляя хвостом, видно, тоже рассказывал своре на своём собачьем языке об испытанных им мытарствах. Суровые малообщительные псы терпеливо сносили его суетность. Наконец Лангенёк замолчал и, высунув от удовольствия язык, улёгся среди них как равный.
Пингвин-футболист
К Мирному дизель-электроход «Уэлен» подошёл в январе, то есть в разгар лета. В Южном полушарии все времена года наоборот. Солнце кружилось вокруг корабля день и ночь. Порой температура поднималась до пятнадцати градусов. И, хотя вокруг по-прежнему лежал снег да лёд, люди загорали до пузырей на теле. Особенно часто вздувались губы. На лицо приходилось надевать предохранитель из марли.