Образы блекнут. Белый свет в алмазе пару секунд пульсирует и гаснет.
Что это было?
Глаза Рафаэля расширяются, а потом сужаются. Он опускает взгляд на алмаз. Я тоже гляжу на него, почти ожидая, что тот снова засветится, но ничего не вижу. Может быть, я слишком далеко стою? Рафаэль смотрит на меня.
— Богиня удачи и процветания Фортуна. Алмаз показывает, что в тебе горит огонь амбиций и есть стремление к власти. Аделина, ты можешь вытянуть вперед руки?
Я мешкаю, однако Рафаэль ободряюще улыбается мне, и я послушно поднимаю руки параллельно полу. Рафаэль отодвигает алмаз и ставит на его место источающий свет веритиум. Остановив на мне внимательный взгляд, он протягивает руку и тянет за что-то в воздухе. Меня охватывает неприятное ощущение, словно кто-то дергает меня, одновременно пытаясь вытащить наружу все мои секреты. Я инстинктивно отталкиваю этого кого-то. Веритиум вспыхивает ярко-голубым сиянием.
На меня накатывает еще одно воспоминание.
Мне двенадцать. Мы с Виолеттой сидим в библиотеке, и я читаю ей справочник по цветам. Пергаментные страницы шуршат под пальцами, как сухие листья. «Розы так прекрасны, — вздыхает Виолетта, восхищенно рассматривая изображения. — Как ты». Я ничего не отвечаю. Чуть позже, когда она с отцом уходит играть на клавесине, я выхожу в сад посмотреть на кусты роз. Внимательно разглядываю один из бутонов, затем перевожу взгляд на свой искривленный безыменный палец, сломанный отцом годы назад. Поддавшись странному порыву, обхватываю ладонью стебель. В кожу вонзается с десяток шипов, но я, сцепив зубы, еще крепче сжимаю розу. «Ты права, Виолетта». Разжав ладонь, я смотрю, как на ней набухают капли крови. Розовые шипы тоже окрасил багрянец. «Боль преумножает красоту».
Образы снова бледнеют. Больше ничего не происходит. Рафаэль говорит мне развернуться, и я вижу, что веритиум светится бледно-голубым. В эту же секунду камень издает дребезжащий звук, словно кто-то дунул в испорченную флейту.
— Бог мудрости Сапьентус, — произносит Рафаэль. — Веритиум показывает жажду истины и знаний, а также пытливый ум.
Он без дальнейших объяснений переходит к розеиту. Просит меня подойти и что-нибудь напеть. Сначала горло начинает покалывать, а потом оно немеет. Камень загорается, долгое мгновение излучает красный цвет, а следом весь начинает мерцать. С этим приходит новое воспоминание:
Мне пятнадцать. Отец приглашает в наш дом несколько потенциальных женихов, чтобы они взглянули на меня и Виолетту. Сестра очаровательна, нежна и застенчива, с ее губ не сходит улыбка. «Мне тоже невыносимо, когда они разглядывают меня, — всегда повторяет мне она. — Но ты должна постараться, Аделина». Я вижу, как она перед зеркалом тянет вниз вырез платья, больше оголяя грудь, и с улыбкой любуется тем, как лежат на плечах ее локоны. Я не знаю, что и думать обо всем этом. Мужчины за ужином рассыпаются перед ней в комплиментах. Посмеиваются и чокаются бокалами. Я пытаюсь последовать совету сестры — изо всех сил кокетничаю и улыбаюсь. Я замечаю голодную страсть в их глазах каждый раз, когда они смотрят на меня. Их жадные взгляды надолго задерживаются на моих ключицах, груди. Я знаю, что меня они тоже хотят. Но не в качестве жены. Один из них шутит, что если я в одиночестве выйду в сад, то он зажмет меня в уголке. Я смеюсь вместе с ним, а сама представляю, как подливаю ему в чай яд и наблюдаю за тем, как его лицо багровеет и искажается в муке. Представляю, как склоняюсь над ним, терпеливо ожидая его конца, наслаждаясь видом его умирающего, корчащегося в агонии тела, и отсчитываю последние оставшиеся ему минуты. Виолетта и вообразить себе такого не может. Она во всем видит радость, надежду, любовь и вдохновение. Как наша мама. Я же пошла в отца.
И снова образы испаряются в воздухе, а я смотрю прямо в глаза Рафаэля. В его взгляде читается настороженность с примесью интереса.
— Бог любви Амаре, — говорит он. — Розеит показывает пылкость и склонность к ослепляющей, затмевающей разум страсти.
Наконец он поднимает янтарь и ночной камень. Янтарь красиво светится золотисто-оранжевым цветом, ночной же камень неказист: просто кусок горной породы — темный, шероховатый и тусклый.
— Что мне нужно сделать сейчас? — спрашиваю я.
— Возьми их.
Рафаэль берет меня за руку. Я краснею, ощущая мягкость его ладони и нежность пальцев. Он задевает мой сломанный палец, и я, поморщившись, высвобождаю руку. Рафаэль смотрит мне прямо в глаза. Хотя он не спрашивает, почему я так отреагировала на его прикосновение, кажется, он всё понимает.