- Всему можно научиться, - отвечал Жора.
- Нет, учиться на поэта в учебном заведении - это просто глупо. Каждый человек должен учиться и начинать жить с обыкновенной профессии, а если у него от природы есть талант поэтический, этот талант разовьется путем самостоятельного развития, и только тогда, я думаю, можно стать писателем по профессии. Например, Тютчев был дипломатом, Гарин - инженером, Чехов - доктором, Толстой - помещиком…
- Удобная профессия! - сказал Жора, лукаво взглянув на Ваню черными армянскиъф глазами.
Оба они засмеялись, и майор тоже улыбнулся в усы.
- А юристом кто-нибудь был? - деловито спросил Жора.
В конце концов, если кто-нибудь из писателей был юристом, это вполне устраивало его и в отношении Вани.
- Этого я не знаю, но юридическое образование таково, что оно дает знания в науках, необходимых писателю, - в области наук общественных, истории, права, литературы…
- Положим, эти дисциплины, - сказал Жора не без некоторого щегольства, - эти дисциплины лучше пройти в педвузе.
- Но я не хотел бы быть педагогом, хотя вы там и прозвали меня профессором…
- Все-таки глупо, например, быть защитником на нашем суде, - сказал Жора, - например, помнишь, на процессе этих сволочей-вредителей? Я все время думаю про защитников. Вот глупое у них положение, а? - И Жора опять засмеялся, показав ослепительно белые зубы.
- Ну, защитником у нас, конечно, неинтересно, у нас суд народный, но следователем, я думаю, очень интересно, можно очень много разных людей узнать.
- Лучше всего - обвинителем, - сказал Жора. - Помнишь, Вышинский? Здорово! Но все-таки я бы лично не стал юристом.
- Ленин был юристом, - сказал Ваня.
- То другое время было.
- Я бы еще с тобой поспорил, если бы мне не было ясно, что на эту тему - кем быть - спорить просто бесполезно и глупо, - сказал Ваня с улыбкой. - Надо быть человеком образованным, знающим свое дело, трудолюбивым, а если у тебя к тому же есть талант поэтический, он себя проявит.
- Ваня, ты знаешь, я всегда с удовольствием читал твои стихи и в стенгазете и в журнале «Парус», который вы выпускали с Кошевым.
- Ты читал этот журнал? - живо переспросил Ваня.
- Да, я читал этот журнал, - торжественно сказал Жора, - я читал наш школьный «Крокодил», я следил за всем, что издается в нашей школе, - сказал он самодовольно, - и я тебе определенно скажу: у тебя есть талант!
- Уж и талант, - смущенно покосившись на майора, сказал Ваня и кивком головы закинул свои рассыпавшиеся длинные волосы. - Пока что так, кропаем стишки… Пушкин - вот это да, это мой бог!
- Нет, ты здорово, помню, Ленку Позднышеву продернул, что она все у зеркала кривляется… Ха-ха!… Очень здорово, ей-богу! - с сильно прорвавшимся армянским акцентом воскликнул Жора. - Как, как это? «Прелестный ротик открывала…» Ха-ха…
- Ну, ерунда какая, - смущенно и глуховато басил Ваня.
- Слушай, а у тебя любовных стихов нет, а? - таинственно сказал Жора. - Слушай, прочти что-нибудь любовное, да? - И Жора подмигнул майору.
- Какие там любовные, что ты, право! - окончательно смутился Ваня.
У него были любовные стихи, посвященные Клаве и озаглавленные, совсем как у Пушкина: «К…». Именно так - большое «К» и многоточие. И он снова вспомнил все, что произошло между ним и Клавой, и все мечты свои. Он был счастлив. Да, он был счастлив среди всеобщего несчастья. Но разве он мог поделиться этим с Жорой?
- Нет, наверно, у тебя есть. Слушай, прочти, ей-богу, - сверкая мальчишескими армянскими глазами, упрашивал Жора.
- Брось глупости говорить…
- Неужели, правда, не пишешь? - Жора вдруг стал серьезным, и в голосе его появилась прежняя учительская нотка. - Правильно, что не пишешь. Разве сейчас время писать любовные стихи, как этот Симонов, да? Когда надо воспитывать народ в духе непримиримой ненависти к врагу. Надо писать политические стихи! Маяковский, Сурков, да? Здорово!
- Не в этом дело, писать можно обо всем, - раздумчиво сказал Ваня. - Если мы родились на свет и живем жизнью, о которой, может быть, мечтали целые поколения лучших людей и боролись за нее, мы можем, имеем право писать обо всем, чем мы живем, это все важно и неповторимо.
- Ну, ей-богу, прочти что-нибудь! - взмолился Жора. Невыносимая духота стояла в воздухе; они шли, то смеясь и вскрикивая, то переходя на тон интимно-доверительный; шли и жестикулировали, спины под вещевыми мешками были у них совсем мокрыми; пыль оседала на лицах, и, отирая пот, они размазывали ее по лицу, и оба они - и смуглый, как негр, Жора, и Ваня, с длинным лицом, с бледным загаром, - и даже усатый майор - походили на трубочистов. Но весь мир в эту минуту был для них - и они нисколько не сомневались в том, что и для майора, - сосредоточен на том; о чем они говорили.