Она посмотрела на сына особым взглядом, каким невольно всегда смотрела на него.
— Ну, мистер, когда кончите есть, разведите огонь во дворе и натаскайте воды в кадки! А вам, маленькая мисс, — Лори повернулась к Дженни Ли, — поручается вымыть посуду и привести дом в порядок.
Дженни Ли поглядела на мать, скосила глаза на Робби и, уткнувшись в тарелку, пробурчала:
— Я только и делаю, что мою грязную посуду! Девочка ничего не ела. С равнодушным видом ковыряла кашу ложкой и хлопала большими глазами, обрамленными длинными ресницами.
— Что это мамина дочка совсем не ест?
— Не хочется, — пробормотала Дженни Ли. Она глядела на комки вчерашней каши с салом, и ее мутило от одного запаха, даже капельки пота выступили на носу.
— Ну, давай, Поцелуйка вторая, ешь кашу! Будешь от нее большая и сильная. Ребрышки жиром покроются, моя куколка!
Девочка глянула на мать, сердито моргая, как всегда, когда бывала чем-нибудь недовольна.
— Мама, почему мы вечно едим эту противную твердую кашу! И даже без масла!
— Ешь, тебе полезно! Все к ребрам пристанет. Все твои косточки жирком затянутся.
Дженни Ли оттопырила губы на целую милю.
— Небось твоим Ричардсонам каша не полезна! Когда ты у них работала, ты не видела, чтоб они каждый день ели кукурузную кашу. И сала тоже там не ели, и фасоли, и всей этой гадости! А почему мы должны всегда…
Мать резким движением вытерла пот с лица.
— Ладно, мисс, больше я не желаю слушать никаких глупостей. Бери ложку и ешь! Слышишь? Многие бедные ребята рады были бы сегодня съесть тарелку такой каши. Ты должна еще бога благодарить! Девочка сердито сверкнула глазами.
— Никого я не собираюсь благодарить за эту противную кашу, вот что я тебе скажу!
— Замолчи! — крикнула мать. — Мои дети не будут командовать мной, я этого не потерплю. Живо бери ложку, ешь кашу — и больше ни слова!
Моргая ресницами, девочка начала запихивать в рот ненавистную кашу полными ложками, пока щеки не раздулись и каша не поползла по подбородку. Она ела и давилась, вытаращив глаза, и вдруг ее вырвало. Все было перепачкано — и стол, и хорошенькое ситцевое платье, которое она надела в школу. Горючие слезы катились по худеньким щекам, но Дженни Ли продолжала упорно набивать рот кашей.
— Перестань! — закричала мать. — Перестань, слышишь?
А девочка все глотала и глотала комки жирной каши, которые так же быстро вылетали на стол. Она плакала, обливалась рвотой и все-таки набивала рот, не спуская с матери глаз.
— Я сказала тебе — перестань! Сию же секунду перестань!
Дженни Ли бросила наконец ложку и сердито посмотрела на мать.
— Это ты виновата, это ты заставила меня есть! И еще говоришь мне, что я должна благодарить бога!
— Хватит, девочка, хватит, успокойся! — уговаривала ее Лори. Она смочила тряпку и вытерла дочери лицо, особенно тщательно промыла лоб, губы и подбородок, потом перед платья.
— Когда я вырасту, — ворчала Дженни Ли, — у меня в доме не будет кукурузы. Я никогда не стану заставлять своих детей есть такую кашу.
— Молчи! — прикрикнула Лори. — Последний раз тебе приказываю! — Она посмотрела на Робби, потом опять на Дженни Ли. Девочка дерзко, исподлобья следила за ней.
С улицы постучали.
— Интересно, что это за ранняя птица? — проговорил Робби, глядя в угол на кошку.
— Ты что — калека? — спросила мама. — Пойди открой и увидишь. — С тяжелым вздохом она прошла в комнату и выглянула из окна. — Кто там?
— Это я, — раздалось из-за двери.
Робби ввел в кухню Сару Вилсон, высокую костлявую сгорбленную старуху с желтоватым лицом и зелеными, как у кошки, глазами. В руках у нее была чашка.
— Доброе утро, Лори Ли; доброе утро, Старшенькая!
— Доброе утро, Сара.
— Доброе утро, мисс Сара. Гостья оглядела Дженни Ли.
— Что с тобой детка, что ты такая кислая сегодня?
Дженни Ли посмотрела на старуху, потом на мать и мрачно опустила глаза.
— Мне и самой нездоровится сегодня. Плохо спала. — Сара потерла бедро. — Ох, этот ревматизм! Доконает он меня!
— Да полно вам! — сказала мама.
— Право слово, Лори, сегодня я проснулась и даже рукой не могла пошевельнуть.
— Я вам верю, — сочувственно сказала мама, стараясь угадать, что понадобилось старухе на этот раз.
Сара уселась и оглядела кучу белья на полу.
— Пожалуй, Лори, я не буду сегодня стирать, нездоровится мне. Да и дождик вот-вот пойдет.
Лори Ли встала и подошла к белью.
— Надо приниматься поскорее за стирку, чтобы успеть до дождя. А то зарядит на целую неделю. — Она снова присела и беспокойно поглядела на старуху.
— Это самая что ни на есть погода для воспаления легких! — заговорила мисс Сара. — Если уж зима, так была бы зима! А тут не поймешь — то жарко, то холодно. — Она насупилась. — Впрочем, это дело божье. Человек тут ничего не в силах сделать. А женщина и подавно.
Наконец Лори Ли решительно поднялась.
— Извините, Сара. Мне надо браться за стирку. Не обращайте на меня внимания, сидите, сколько хотите. Можете взять в шкафу что вам надо, если только у меня это есть.
— Милочка, мне бы чашку сахару. Одну только чашечку. Я в субботу отдам. Не знаю почему, но если с утра не выпью кофе, ни за что не могу взяться.
Лори дала старухе чашку сахару, и та скоро ушла. После ее ухода Робби сказал:
— Да, такая женщина без мыла в душу влезет и выклянчит все, что ей надо.
Мать засмеялась.
— Ладно, не рассуждай, молодой человек. Ступай-ка во двор и затопи, а до мисс Сары тебе нет дела. — Она шлепнула его по заду, не по годам широкому и крепкому.
Дженни Ли, надув губы, мыла посуду. Лори присела на несколько минут просмотреть «Морнинг телеграм».
— Ну, так, — сказала она, откладывая газету, — пора начинать, не то дождь нагрянет. — Не раз в понедельник утром при мысли, что ее ждет долгий, тяжелый, томительный день, Лори чувствовала усталость, еще и не начав работу. Так было и сегодня. Она плохо спала ночью — мучили схватки в животе, ноющая боль в пояснице. Самые неприятные дни месяца. Но что проку так сидеть — белье само не выстирается! Чудес не бывает!
Когда Лори вышла во двор, под большим черным котлом уже пылал огонь, хворост трещал, и искры от него разлетались, как светляки. Лори задумчиво смотрела на пламя, озарявшее полутемный двор. Из-под дома выскользнула темно-серая ящерица и полезла на дерево. Лори взглянула на серое небо в зловещих тучах. От утренней сырости ныли руки и ноги. Вдыхая влажный воздух, Лори замочила в корыте белье и посыпала его стиральным порошком. Был понедельник, и из всех дворов Плезант-гроува поднимался дым, будто все негры жгли жертвенный огонь в честь всевышнего.
— Дети, не забудьте положить картон в ботинки. Может, пойдет дождь, когда будете возвращаться из школы.
— Хорошо, мама.
— Опять надо отдавать вашу обувь в починку.
Господи боже, не одно, так другое!
На прощание Лори, прежде чем поцеловать детей, повертела их перед собой, поправила одежду, осмотрела шею и уши.
— Ты сегодня причесывался, Робби?
— А как же!
— Где, в кухне? Ну-ка, покажи гребенку! Наконец дети ушли. Впереди был тягостный день,
как долгая пустынная дорога. Почему-то Лори чувствовала себя подавленной. Перестала тереть белье, рассеянно разглядывала свои руки. Да, теперь они совсем не те, что прежде! Когда-то пальцы были длинные, тоненькие на концах и люди говорили, что бог наградил ее талантом, что ей суждено стать музыкантшей. Профессор Ларкинс считал ее самой лучшей своей ученицей. Бывало, мама Большая сидит возле нее в своей качалке довольная-предовольная, наконец вытрет старческие глаза и скажет: «Играй, мой сахарок, моя миленькая, играй, чтобы и белые и черные косточки прыгали!» А что за руки у нее сейчас — узловатые, мозолистые, грубые, потерявшие форму; суставы безобразно торчат. Ко всему эти руки привыкли — и к стиральной доске, и к щетке, и к утюгу, и к иголке. Так и проработаешь на белых до самой смерти! Теперь уж, пожалуй, все ноты перезабыла!