Всю дорогу до самого дома она бежала и плакала — через центр Белого города, через железнодорожную насыпь и поле Такера. Вот и Черный город. Только здесь она перестала плакать и, прислонившись к ели, невидящими глазами уставилась на лачуги, разбросанные по балке.
— Что с тобой, Лори Ли?
— Ничего, мисс Сузи, спасибо.
Возле дома кое-как привела себя в порядок, чтобы родные ничего не заметили, — никому на свете она этого не расскажет! Тайком вдоль забора прокралась в сарай. Хмуро посмотрела на топор. Отрубить бы себе ноги! Так бы и отсечь их начисто до самого живота! Колючая дрожь пробежала по плечам и спине. Девочка сорвала с себя платье и белье, забралась в корыто, полное воды, и принялась тереть свое юное коричневое тело стиральным порошком и едким мылом. Стояла голая в корыте и дрожала, а ноги и бедра горели как огонь. Нет, она ничего не расскажет своим, уж это твердо.
Вечером, когда куры сели на нашест и нежданно-негаданно подул освежающий ветерок, Лори примостилась на кухонном крылечке, прислушиваясь к разговору мамы с мамой Большой. Как всегда, она глядела старухе прямо в рот. Ведь мама Большая такая мастерица рассказывать.
— Вот поди же, — говорила старуха, — все эти богатые белые толкуют, что рабство было хорошее дело, что были какие-то добрые хозяева. Выдумки это, милуша! Я тебе уж миллион раз говорила. Если хозяин был хороший человек, он рабов не держал, а отпускал их на волю. Белые часто говорят, что рабы плакали, когда мистер Линкольн объявил нам свободу. И верно, плакали, милая. Еще бы не плакать! Господи! Тогда не было ни одного негра с сухими глазами. Мы все плакали от радости и кричали «Аллилуйя!» — Бабка глянула на Лори, сидевшую на ступеньке, и тихонько запела, раскачиваясь взад и вперед:
Лори Ли слушала бабку, и ей казалось, что она возносится на большущем серебристом облаке высоко вверх — прямо к яркой багровой луне. Старуха перестала петь и, сухо засмеявшись, посмотрела на девочку.
— Господи, столько времени прошло с тех пор, моя куколка, а мы все еще не свободны!
Вдруг Лори вспомнила то, что сегодня случилось с ней в переулке, — и этого противного белого и все остальное. Словно камень лег ей на сердце, и она поспешно отвернулась, чтобы не выдать себя.
— Что с тобой, куколка? — спросила бабка.
— Ничего, мама Большая, — начала было девочка, но голос у нее сорвался, глаза заволокли слезы, она уж больше не могла таиться и разрыдалась. Начала рассказывать — сперва бессвязно, отрывочно, а потом все подряд, горячо, взволнованно, задыхаясь от гнева.
В глазах матери застыл ужас, и девочка испугалась,
— Ты только папе ничего не говори! — умоляюще воскликнула Марта. — Прошу тебя, сахарок мой, не вздумай ему рассказывать! Ведь он сразу побежит к ним, и они его убьют. Наверняка убьют!
Лори посмотрела на бабушку, которая в молодости была рабой. Старуха спокойно сидела в своей качалке, ее морщинистое лицо, обращенное к вечернему небу, было непроницаемо, глубокие темные глаза казались теперь совсем черными. Попыхивая кукурузной трубочкой, она начала говорить. Говорила сдержанно, как человек, сердце которого, закалившись в неволе, научилось ненавидеть и быть непримиримым.
— Не плачь, моя сладкая, — сказала она, поглаживая плечи девочки своими жесткими костлявыми руками. — Возненавидь их, прости меня господи, но не трать ни единой слезинки! Эти вечные слезы ведь ни черта не помогают!
Она затянулась два-три раза и, сощурившись, наблюдала за серым табачным дымом.
— Всегда так было, моя куколка! Господи, эти проклятые белые что хотят вытворяют с нашими женщинами, а мужчины наши даже сейчас пикнуть не смеют!
Лори искоса глянула на мать: какие глаза у нее— испуганные, жалкие. Мама, родная моя мамочка! Потом посмотрела на бабку, и тут сила старухи словно влилась в ее молодую кровь. Слез как не бывало — девочка поднялась c крыльца и прошла в комнату.
Еще год — рогами вперед, и вот уже тысяча девятьсот двенадцатый.
В том году к ним пришел белый и забрал пианино, несмотря на бабушкины проклятья. После этого мама целый день бродила по дому как потерянная, беспомощно качая головой, а мама Большая всячески уговаривала Лори не плакать. Папа целую неделю злился на всех, но пианино исчезло, и вернуть он его не мог. Лори хотелось умереть, но и жить тоже хотелось, и она осталась жить, потому что жить лучше, чем умереть.
В то лето она пошла работать к миссис Такер, жившей на Радклифском холме, — нянькой к ее восьмилетней дочери. Жара стояла страшная — все горело. У хозяйки Такер живот был, как бочка.
— Лори Ли-и-и!
Лори кормила девочку в большой красивой кухне и сама собиралась поесть. Что там понадобилось этой противной белой бабе? Только и слышишь: «Лори Ли, сюда! Лори Ли, туда!»
— Эй, Лори Ли-и-и!
Девочка слышит, как миссис Такер спускается по лестнице, вот она уже шлепает по коридору. Ладно, пускай сама идет сюда. Лори не будет бегать поминутно вверх и вниз на каждый ее зов. Сделай это, принеси то!
— Лори Ли, разве ты не слышишь, что я тебя зову?
Лори отвела глаза от тарелки и посмотрела прямо в лицо белой женщине, потом дерзко и презрительно — на ее огромный живот. Бледные щеки хозяйки сразу вспыхнули. Прежде она была тоненькая и миловидная, но за последнее время живот у нее отвис и безобразно торчал и под глазами появились большие темные круги.
— Нет, мэм мисс Сара, не слышала.
— Оглохла, значит. Промыть надо уши.
— Хорошо, мэм.
Взгляд хозяйки скользнул по большой кухне, на миг задержался на дочке, потом снова остановился на Лори Ли.
— Знаешь, наша Бекки, то есть Ребекка, становится уже большой девочкой, — миссис Такер перевела дух, выжидая, что Лори ей поддакнет, но та молчала, глядя в упор на хозяйку. — Так вот, ты больше не называй ее Бекки. Она теперь мисс Ребекка. — Хозяйка откашлялась.
Лори Ли посмотрела на сероглазую девчурку, доедавшую завтрак.
— Ну, уж не такая она большая, мисс Сара!
— Какая ни есть, а тебе она не Бекки. Называй ее мисс Ребекка и все. Понятно?
— Нет, мэм, ни к чему это!
Хозяйка даже охнула и задышала часто-часто. Ее большой живот вздувался и опадал, словно у старого пса, когда он спит. Ведь вот какая девчонка — нет, чтобы уступить хозяйке! А тут еще жара дьявольская!
— Это почему же ты не желаешь, Лори Ли?
— А потому, что она еще меньше меня. С какой же стати я буду называть ее мисс?
— Да ведь… ведь ты же на нее работаешь!
— Деньги-то не она мне платит! Сара Такер отерла пот со лба.
— Мы с мистером Такером так вчера решили. Ты должна теперь называть нашу красавицу, как взрослую, — мисс Ребекка. Так и знай!
На носу Лори выступили бусинки пота; она пристально глянула на неряху хозяйку, потом опустила глаза.
— Ой, до чего же вы противная! — пробормотала она.
— Что, что ты сказала? — Женщина двинулась на нее, шаркая по полу шлепанцами.
— Сказала, что вы противная. Вот что я сказала. Стану я называть такую мозглявку мисс! Как же, дожидайтесь! — Лори Ли стояла, дерзко подбоченившись, испуганная, злая, готовая на все.
— Нет, будешь! Будешь! — завизжала хозяйка и принялась трясти девочку за плечи. — Ах ты, маленькая черная паскуда!
Лори Ли рванулась было к двери, но хозяйка загородила ей дорогу.
— Вы не смеете меня трясти. Меня даже мама никогда не трогает. — Голос у Лори дрожал.
Сара Такер схватила метлу, стоявшую у стены, и ударила девочку по голове.
— Я тебя научу! Заставлю тебя называть мою дочку мисс Ребеккой! Я все расскажу мистеру Такеру!
Девочка отскочила, красная, разгоряченная. Все кружилось перед ней, как на карусели.
— Ах вы, барыня дырявая… А вашему мистеру Такеру скажите, чтобы он не гладил меня по заду. Я уж не маленькая, понимаю!:— В эту минуту Лори была способна наговорить все что угодно. Просторная нарядная кухня показалась ей тесной и душной, от хозяйки так и разило потом, и Лори хотелось вырваться на свежий воздух. — Выпустите меня отсюда! Выпустите меня!