Вдруг в нос ей ударяет запах орехового торта — в рвоте на простыне она видит желтоватые волокна плохо пережеванных кокосовых орехов. Лори зажмуривается. Так это Дженни Ли съела праздничный торт! Вот уж на кого бы не подумала!
— Мама, я откусила малюсенький кусочек, а торт был такой вкусный-вкусный! — Слезы льются в три ручья по щекам девочки. — Он был такой красивый, и я нечаянно…
С тюфяка поднимается Робби, протирая сонные глаза.
— Что случилось?
— Дженни Ли заболела, ей очень плохо. Надо позвать доктора.
Мальчик ощущает запах рвоты, и его тоже начинает мутить. Замирая от страха, он вспоминает, что однажды вечером у кошки Скиппи была такая же рвота и папа тогда сказал, что это ничего, просто она ждет котят, собирается родить; а на другой день утром Робби нашел ее на крыльце мертвой.
Робби хочет скрыть от родителей свои мысли и все-таки спрашивает:
— Мама, это у нее пройдет, да?
— Что ты сказал, мальчик? — наклоняется к нему отец.
— Я ничего.
— Зачем ты лжешь? Ведь ты что-то сейчас говорил?
Робби поднимает лицо, мокрое от слез.
— Чего ты плачешь?
— Я не плачу, папа!
— Не лги. Скажи, что с тобой?
— Дженни Ли тоже умрет, как Скиппи? — Теперь уже Робби плачет, не таясь.
Отец растерянно смотрит на него.
— Да нет же, сынок, не умрет, зачем ей умирать? — Она… она… она собирается родить, да?
— Ты что, рехнулся? Перестань болтать!
— Папа, Скиппи ведь тоже так болела, а ты говорил: «Все будет хорошо, она должна родить, потому ей и плохо». А она, она… — у Робби перехватило горло, он валится на тюфяк и натягивает на голову одеяло. В мозгу неотступно возникают одни и те же картины: рвота у Скиппи и рвота у Дженни Ли, Скиппи наутро немая, застывшая; Дженни Ли и Скиппи, Скиппи и Дженни Ли. Сестра с мордочкой Скиппи и Скиппи с лицом сестры. Сестра — немая, застывшая, со струйкой зеленовато-красной крови, вытекающей изо рта. Скиппи зарыли в холодную сырую землю. Ужас! Просто ужас!
Новый приступ рвоты — тут и остатки торта, и английская соль, и еще что-то. Лицо Дженни Ли все в мелких багровых пятнах.
— Прости меня, мамочка, прости! Я хотела признаться тебе, мамочка, я хотела, честное слово!
Джо беспомощно стоит рядом.
А мама говорит:
— Ладно, доченька, забудь про это. Мама все понимает. — Она смотрит на неподвижно стоящего Джо и думает, что ее девочка всю жизнь ест, как птенчик, — лишь бы не умереть с голоду, и все через силу, и все с фокусами, и только ради матери. С пеленок ненавидит пищу бедняков — эту проклятую кукурузную кашу, фасоль, сало и капусту. Мама гладит рукой тощий живот Дженни Ли, потом вытирает мокрой тряпкой лоб и худенькое личико девочки. — Господи, спаси и помилуй нас…
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
— Дуешься на меня, да? — спросил Жирный Гас. Уроки уже кончились; они с Робби стояли на улице возле школы — большого некрасивого двухэтажного здания. Когда-то оно было белое, теперь же стало грязновато-серого цвета, а местами и вовсе почернело.
Робби посмотрел на Гаса. После драки в бакалейной лавке он с ним не разговаривал — даже когда Гас был у него в гостях. Но сейчас на него произвели впечатление заискивающий тон и умильный взгляд Гаса. Они ведь всегда дружили. Робби вспомнил, как еще малышами они играли вместе возле дома Гаса в Рокингем-куотерс. Гас вечно бегал с расстегнутыми штанишками. Мать его, бывало, выйдет на крыльцо и смотрит, как они играют. «Гас, а Гас!» — кричала она, а когда сын оборачивался на зов, показывала ему пальцем на штанишки и щелкала языком. Тогда Гас поспешно застегивался, а все мальчишки и девчонки покатывались со смеху.
Робби вспыхнул и посмотрел через дорогу: там какой-то маленький негритенок карабкался на крыльцо ветхого, облезлого домика. Потом глянул на Гаса и быстро отвел глаза.
— Ни на кого я не дуюсь! — пробурчал он.
— Ну и я тоже не дуюсь, — сказал Гас, подтягивая штаны, которые носил без пояса, — А у вас было очень весело.
— Ни на кого я не дуюсь, — повторил Робби. Он не хотел звать Гаса на свой день рождения, это мама настояла.
— Раз так, тогда давай пять! — сказал Гас, протягивая ему пухлую ладонь.
Они стояли, переглядываясь и смущенно тряся друг другу руки.
Потом, все еще смущенные, хотя немного повеселев, ребята молча пошли рядом по улице. Робби поглядывал на небо — бескрайное, ярко-голубое, на плывущие по нему редкие белые облака и думал, что такими же должны быть и снежные горы. Робби споткнулся и едва не упал, но Гас придержал его.
— Ох, и денек хорош сегодня! — сказал Робби.
— Да, хорош! — подтвердил Гас. — А у вас было очень весело, должен тебе сказать.
Они свернули на Теннесси-авеню. Гас исподтишка наблюдал за Робби, но тот и виду не подавал, что замечает это. Потом по тропке между двумя домами и через проходной двор ребята вышли на Рокингемское поле. Гас поднял с земли камень и подбросил его высоко вверх.
— Ну как, доволен ты своей новой работой? — спросил он.
— Очень.
— Все-таки это не лучше, чем разносить газеты!
— Скажешь тоже! Конечно, лучше!
— А сколько ты получаешь?
Робби замялся, пот пуговками выступил у него на носу.
— Полтора доллара, — пробормотал он. Ну зачем он лжет Гасу?
— Сколько? Сколько?
— Полтора доллара! — почти выкрикнул Робби.
— Тоже мне деньги! Я вот на газетах зарабатываю два, два пятьдесят, а когда даже три доллара!
— Но я же еще и обедаю там каждый день, — возразил Робби. — Ем сколько влезет. И все такие вкусные вещи!
— Зато и работаешь наверняка как вол?
— Да что ты! Работы там мало. Особенно сейчас.
— Рассказывай! Небось эта белая хозяйка все время стоит над душой?
— Не-ет. Ко мне вообще никто не пристает, Только вот девчонка — хозяйская дочка. Эта всегда лезет. Все хочет со мной бороться, как мальчишка.
Гас остановился и пристально посмотрел на Робби.
— Ты что, сдурел? Она же не бороться с тобой хочет. У нее вовсе не это на уме, а совсем другое! Заруби себе это на носу!
Они стояли посреди зеленого поля, серьезно глядя друг на друга, как взрослые, над ними простиралось синее небо, слабый ветерок колыхал траву.
— Что ты говоришь? Не понимаю! — сказал Робби.
— Прекрасно понимаешь! Не такой уж ты дурак, как прикидываешься!
Робби молчал, тупо уставившись на Гаса. Тот сперва улыбнулся, потом расхохотался.
— Она хочет дать тебе то, что к ней никогда уже не вернется.
Робби даже в жар бросило, и шея покрылась испариной. Он с усилием проглотил слюну.
— Ну и чудак! Мелешь сам не знаешь что!
— Ничего я не мелю, и ты сам отлично знаешь. Только притворяешься дурачком! Она хочет играть с тобой в папу-маму. — Гас сделал выразительный жест. — Вот в чем дело-то!
Робби поспешно отвел взгляд и сердито подбросил ногой камень.
— Да ты… ты спятил!
Они двинулись дальше. Робби старался не думать о Бетти Джейн, но это казалось невозможным. Он не мог преодолеть странное, непонятное чувство, охватывавшее его каждый раз, лишь только образ девочки вставал перед ним. Золотистые пряди, небрежно падающие на розовые щеки, голубые смеющиеся глаза и чертовские губы, и ноги, и колени. Он вспомнил их борьбу и… и всю ее, прильнувшую к нему. Такое странное чувство, совсем не похожее на ненависть или страх, но в общем в нем было и то и другое.
— Берегись, парень, не сделай ее брюхатой! Влипнешь в страшнейшую историю! Эти белые в одну секунду вздернут тебя на дерево — ты и ахнуть не успеешь! И не дай бог, если Айда Мэй узнает, что ты путаешься с белой девчонкой или вообще с какой-нибудь девчонкой. Берегись! Это я без шуток!
Робби молча шагал, внимая поучениям Гаса. Он весь вспотел от волнения. Никогда не поймешь, шутит ли Гас или говорит всерьез! Так или иначе, этот разговор ему неприятен. Играть в папу-маму. Не хотелось думать, что папа и мама… нет, не может быть! Вранье! Но в глубине души он чувствовал, что какая-то правда тут есть! А у Гаса вечно только это на языке: мама и папа!