Он был в приличном костюме и за словом в карман не лез. А это и хорошо и плохо. — Ребята уже начали посмеиваться. — Ну вот, на чем это я остановился? Значит, садится он за столик в шикарном вашингтонском ресторане, к нему подходит белый официант и спрашивает, кого он ищет. А негр ему отвечает: «Никого я не ищу, просто хочу позавтракать». Тогда этот крэкер говорит: «У нас черных обезьян не бывает». А негр ему отвечает: «Я и не прошу у тебя обезьяну. Ты мне подай вареную говядину!» Ребята хохотали, стучали голыми пятками об пол, хватались за животы, хлопали себя по ляжкам; кое-кто начал кашлять. Сонни-Бой заливался резким, пронзительным смехом, напоминавшим отдаленный собачий лай. Потом он перестал смеяться и сказал:
— Крэкер-то этот наверняка потерял штаны со страху!
Джонсон Живые Мощи, задохнувшись от смеха, долго откашливался и наконец выговорил:
— Да. Вот молодец черномазый! Жирный Гас смерил его строгим взглядом:
— Эх, парень, и не стыдно тебе говорить «черномазый»? Прямо удивляюсь, неужели ты не можешь сказать «негр»? Хоть морда у тебя желтая, но ведь это еще не значит, что ты белый!
Джонсон Живые Мощи так смутился, что не знал, куда деваться. Он посмотрел на ребят: лица у них стали серьезные; видно, обдумывали то, что сказал Гас. Робби сделалась тошно при одном воспоминании — сперва неясном, а после более отчетливом, как он с Гасом поспорил тогда в школьной уборной из-за этого слова и Гас налетел на него: «Поди ты со своей мамочкой!» А сейчас Гас, даже не глядя в его сторону, так здорово отчитывает Джонсона:
— Как же ты заставишь белых прекратить это, если сам ты, сукин сын, говоришь «черномазый»?
— Идиот тот негр, который сам себя называет черномазым! — вставил Бру Робинсон таким тоном, точно он только сейчас открыл эту истину.
— Это же самоубийство, — отозвался Робби, — и страшнее, чем зарезать кого-нибудь!
Он вытер глаза тыльной стороной ладони. Дядя Рэй рассказывал много разных историй, но эту мальчик слышал в первый раз. Робби долго еще смеялся, представляя себе негра в вашингтонском ресторане. Потом подумал, что правильно они с Гасом и Бру отчитали цветных, которые называют себя черномазыми. Это хорошо! Да, мать — самая умная из всех женщин на свете — и черных и белых! Внезапно Робби охватило необыкновенное чувство тепла и радости, какое бывает в холодный зимний день, когда наешься досыта и сядешь возле раскаленной круглой печки. Робби оглядел ребят, и все они показались ему родными, и это согрело его так, словно он проглотил много чашек горячего чаю. Вглядываясь в знакомые лица, он думал: «Вот если бы так было всегда, если бы можно было остаться товарищами на веки вечные!»
Бен Реглин глянул на Робби и покачал красивой головой:
— Черт побери, цветному человеку везде плохо, куда бы он ни сунулся!
Робби посмотрел на Бена каким-то особым взглядом, и он захотел высказать ему, да и остальным ребятам свои мысли, возникшие в эту минуту. Объяснить им, что если они останутся товарищами и тогда, когда вырастут, и если будут во всех случаях непременно стоять друг за друга, то белые даже десятифутовым багром до них не доберутся. Он только было решился заговорить, но горло его сдавила спазма, дрожь пробежала по широким плечам — а вдруг он скажет не то и ребята не станут его слушать? Ведь все-таки он среди них самый младший. Ему хотелось объяснить им, что самая наиглавнейшая вещь на свете — стоять друг за друга, но он так и не раскрыл рта.
Бру Робинсон посмотрел наверх, потом на товарищей, потом снова на дырявую крышу, приложил, руки трубкой ко рту и запел!
Робби глянул на Бру и хмыкнул, как это делал иногда отец.
— Ну-ка, Бру, еще раз, только ты не спеши так!
Бру посмотрел на ребят,
— Ладно, можно еще раз, но уж вы слушайте, а то я, как Шекспир, повторять не люблю!
Живые Мощи серьезно сказал:
— Меня не обманешь, я знаю, это не Шекспира стихи!
— Ясно, нет, — вмешался Жирный Гас. — Это Писюлькин писал. Он еще поумнее твоего Шекспира!
Ребята захихикали.
— Неважно, кто писал, — вмешался Робби, — зато это правда,
— Уж что правда, то правда! — подтвердил Бен. — Человеку с черной кожей больше всех достается. А еще больше — чернокожим женщинам.
— А знаете, — сказал Робби, — я слыхал, будто у нас в Джорджии есть такие негритянские школы — колледжи, куда не принимают девушек с темной кожей, а только мулаток, какие больше похожи на белых.
— Господи, и ты веришь, да?
— А по мне, лучше черной девчонки никого и нет, — вставил словцо Жирный Гас. — Чем темнее ягода, тем слаще сок!
— А я люблю коричневых. Ну, знаете, этаких завлекательных… — сказал Джонсон Живые Мощи,
— Это ты-то говоришь о завлекательных? Да ты же ни черта не понимаешь… Небось не знал бы, что и делать, если бы вдвоем с такой остался!
Джонсон Живые Мощи сердито глянул на Гаса.
— Черные только и думают, как бы причинить кому-нибудь зло. Черные женщины и во сне грозят кулаками.
— Интересно, твоя любезная мамаша тоже показывала кулак крэкеру из страховой компании, когда спала с ним? Отвечай, мулатская харя, канареечный сукин сын! — набросился на него Гас.
Живые Мощи вскочил на ноги и поднял увесистый камень.
— Не смей, проклятый!
— Брось камень, Джонсон! — негромко приказал Бен. — Мы же шутим. И все мы друзья.
— Да, — сказал Робби. — Все мы друзья.
— Вы его не уговаривайте! Пускай он попробует свои деревенские штучки на мне! — подмигнул Гаг. — Видно, хочет беду нажить.
Джонсон отошел, бурча себе что-то под нос, и кинул камень в угол.
Робби вдохнул пыльный воздух. Он хотел повторить то, что говорила мама, но вдруг решил, что он уже большой, как остальные ребята, и может говорить своими словами.
— Какая разница, черный ты, желтый или коричневый, — ведь все равно негр, как и мы. Чем один цвет лучше другого? И какие мы ни на есть, мы должны стоять друг за друга. — Робби тяжело перевел дух, и его нахмуренный лоб покрылся капельками холодного пота. Но он был доволен, что у него так складно получилось, и особенно приятно, что товарищи слушают с уважением.
— Верно говоришь! — поддержал его Жирный Гас.
С каждой минутой появлялась новая течь в крыше. Дождь, как видно, не скоро перестанет. А вдруг придется просидеть здесь всю ночь? Господи помилуй! Еще, чего доброго, крэкер Рейбарн поймает их!
Бен Реглин сказал:
— Интересно, какого учителя наймут на место старика Малберри.
— Нам бы только хорошего! — откликнулся Робби. — Мы с Гасом должны учиться в его классе.
— Да, хотелось бы умного! — добавил Гас. — А то этот Малберри был какой-то придурковатый. И кончил-то всего четыре класса.
— Не осуждай бедного старика, — заметил Робби. — Он старался, как только мог. А теперь он на том свете, пусть будет ему земля пухом!
— Небось и там распевает в негритянском хоре для белых, — не унимался Гас.
Все рассмеялись.
— Что старик Малберри помер, радости мало, — сказал Сонни-Бой. — Я только надеюсь, что теперь некому будет управлять хором, а значит, и нам не придется петь божественную негритянскую ерунду на радость мистеру Чарли!
Робби вспомнил, как в прошлом году важные богатые белые, а с ними и кое-кто из, белых победнее пожаловали на школьный вечер, а до этого за много недель в школе шли репетиции, репетиции, репетиции без конца. Старик Малберри был на седьмом небе от счастья. Каждый день после обеда он собирал участников хора и учил их» петь: «Улечу, улечу, улечу к Иисусу, улечу, улечу домой». И наконец наступил этот вечер, и пришли важные богатые белые с милостивыми улыбками на сытых физиономиях, и хор пел эти песни — прекрасные песни, от которых в душе творится что-то совершенно непонятное, и бело-розовые руки хлопали, и белые физиономии расплывались в улыбках. Робби видел эти притворные любезные улыбки и слышал злобное шипение и сказанные нарочно громко фразы, вроде таких: «Да, уж петь эти негритята мастера!», «Поют они так хорошо, потому что никаких забот не знают!», «На свете нет ничего лучше, чем духовное пение наших негров!» Робби казалось несправедливым, нечистым, отвратительным то, что негритянские дети распевают перед белыми, чтобы доставить им удовольствие. Мама тоже говорила, что негритянские песни — самые красивые песни на свете, но она возмущалась, когда негров, особенно детей, заставляли петь для услады белых. Мама даже как-то сказала это мистеру Малберри…