— Нет, я дело говорю. Ты меня слышал, небось не глухой! Разве вы сами не видите, что этот учитель разыгрывает из себя белого! Лучше бы о деле думал! Все они такие, эти негры там на Севере. Я же вам рассказывал…
— Он прав, — вмешался кто-то из ребят. — Северные негры считают себя лучше нас.
Все остановились посреди пыльной дороги. Солнце выглянуло На минутку и снова скрылось. Гас влип босой ножищей в свежую кучу лошадиных яблок — золотистую, дымящуюся, пахнущую конюшней. Аида Мэй Реглин поспешно отвернулась. Робби чуть не стошнило, хоть он и старался скрыть свое отвращение, — ведь знает же Гас, что он этого не выносит!
А Гас ногой подбросил навоз в сторону Бифа, одетого в новенький костюм, и сказал:
— Ну и ну! Уж если кто воображает себя белым, так это ты, желтомордый сукин сын! Я помню, сколько ты пробыл в Нью-Йорке, даже подметок там не успел замочить! А домой вернулся и стал нос задирать до небес, а уж говорил до того мудрено, что никто ни слова не мог понять!
— Не смей кидаться навозом, ты! — Биф запрыгал, как боксер.
Ребята сразу расступились в стороны, расчищая место для драки. Послышался смех.
Загребая ногами кучи навоза, Гас двинулся к Бифу.
— Не смей, слышишь! — Биф повернулся и пустился наутек, издали крича Гасу: — Я тебе покажу, проклятый! Я тебе устрою хорошую жизнь, чего бы мне это ни стоило!
— Ничего ты мне не устроишь! — орал ему вслед Гас. — Господь бог сам обо мне позаботился, когда я родился. Уж лучшей жизни быть не может!
Ребята смеялись.
— Не связывайся с ним, Гас!
Робби Янгблад сидит в классе, а мысли его далеко. Да, правда, мистер Майлз преподает по-новому. В Кроссроудзе так никто еще не обучал ребят! Слыханное ли дело, чтобы учитель позволял ученикам задавать вопросы, да еще и возражать ему. Другие учителя ни пикнуть тебе не дадут, ни пошевелиться: то не смей, это не смей… А мистер Майлз, наоборот, каждому внушает: у тебя, мол, самого котелок варит, и твои мыслишки тоже чего-то стоят, хоть ты еще школьник! И потом, он учит тому, чему никто до сих пор не учил ребят в этом городе, например негритянской истории. Боже милостивый, каких только подвигов не совершали негры! Это, право, интереснее даже, чем кино. Начинаешь чувствовать, что твой народ еще в далекие времена представлял собой какую-то силу. Пусть Биф и еще кое-кто говорят, что молодой учитель дурак, ничего не знает и выдумал из своей головы про Гарриэт Табмэн[14] и про разных других негров, — для Робби мистер Ричард Майлз — самый передовой, самый умный и самый лучший учитель на свете. «Даже лучше, чем мисс Джозефин!» — виновато думает Робби, чувствуя себя изменником по отношению к ней.
— А теперь давайте вернемся к нашей вчерашней беседе — к истории негритянского народа. — Мистер Майлз говорит, почти не раскрывая рта. Слова будто соскальзывают с его губ, однако звучат ясно, как воскресный колокол. Робби рад, что Айда Мэй стала внимательнее на уроках мистера Майлза, чем бывала прежде на уроках других учителей. Теперь она не так часто поглядывает на Робби, и он даже чуточку ревнует: ведь как-никак Айда Мэй считается его зазнобой. Ладно уж, пускай!
На уроках Айда Мэй глаз не сводит с мистера Майлза, вертится за партой, теребит свои кудри, которые с некоторых пор перестала заплетать в косички. Когда же молодой учитель, окинув взглядом класс, останавливается на ней, девочка испуганно потупляет глаза.
— Белые не хотят, — продолжает между тем мистер Майлз, — чтобы мы знали историю своего народа. Понимаете, ребята, им важно убедить нас, что наш народ, проживший в Америке триста лет, не имеет ровно никаких заслуг. И если мы им поверим, то откуда возьмется у нас надежда проявить себя чем-нибудь в будущем? Вы сами знаете, как они о нас отзываются. — Его глубокий грудной голос вдруг стал визгливым, как у этих красномордых хамов южан, которые вечно плюются табачной жвачкой. — Негр — ничтожество, всегда был ничтожеством и всегда ничтожеством останется!
Ученики невесело засмеялись, понимая, что мистер Майлз хочет не только посмешить их, но и возбудить в них гнев. Биф Робертс вытащил из кармана тоненькую круглую резинку, нацепил на нее скрепку для бумаг и, соорудив что-то вроде рогатки, натянул ее на угол парты. Потом с хитрым выражением на круглой веснушчатой физиономии Биф приподнялся и быстро уселся обратно на скамейку. Поглядывая на ребят и стараясь привлечь к себе внимание, он зажал нос пальцами и показал на паренька, сидящего рядом. Кое-кто захихикал.
Мистер Майлз сделал паузу и оглядел учеников. Вдруг мимо него пулей пролетела скрепка и, едва не угодив ему в лоб, стукнулась о доску. Учитель, как будто ничего не замечая, продолжал:
— Америка создана кровью и потом наших отцов и дедов…
— А матерей вы не считаете? — подал реплику Гас Маккей.
Кто-то свистнул, кто-то засмеялся.
Мистер Майлз рассказывал про Гарриэт Табмэн, Фредерика Дугласа, Ната Тернера и других знаменитых негров, а Робби, прежде и представления не имевший об этих людях, прищурив узкие глаза и раскрыв рот, жадно слушал учителя, и теплое чувство поднималось в его душе. Он ясно видел перед собой маленькую чернокожую женщину Гарриэт Табмэн, которая смело боролась со злыми рабовладельцами — огромными, отвратительными чудовищами, уродливыми жестокими злодеями — и всегда умудрялась перехитрить их, совершая одну за другой поездки на Юг и уводя за собой сотни негров на Север, на свободу. За ее голову была объявлена награда. Вот это женщина! Робби так и видел ее перед собой, только лицо у нее почему-то мамино. Он также рисовал себе эту «тайную дорогу» — длинный, сверкающий, чудесный черный поезд, и на нем Гарриэт Табмэн и Лори Ли Янгблад. Впрочем, Робби понимал, что это была совсем иная «дорога».
Внезапно поднимает руку Биф Робертс.
— А мой папа говорит, что почти все негры растяпы и бездельники. Папа говорит: их бы всех перестрелять, да патронов жалко, — заявляет Биф.
Лицо учителя сразу меняется. Он слышит сдержанный смех во всех углах класса, видит циничную ухмылку на лице Бифа.
— А ты сам как думаешь? — спрашивает он. — Неужели все негры, которых ты знаешь, такие уж лентяи и дураки?
— Не знаю, сэр, но так говорит папа, а я не собираюсь с ним спорить.
Робби поднимает руку, он болезненно ощущает, как бешено колотится его сердце, от волнения пот выступает на лбу и на шее.
— Мой папа очень много работает, и мама тоже. Она вечно трудится… Моя мама — точь-в-точь как Гарриэт Табмэн. Уж она никакому крэкеру на свете не позволит оскорбить себя! — Величайшая гордость за мать нарастает в душе Робби, даже во рту становится как-то приятно.
Вечером Робби спрашивает мать;
— Мама, ты что-нибудь знаешь про Гарриэт Табмэн и про «тайную дорогу»?
— Да, кое-что знаю, но очень мало, ведь об этом почти ничего не написано. Гарриэт была замечательная женщина. А про «тайную дорогу» мне рассказывала бабушка, упокой господи ее душу!
— Мистер Майлз все-все знает про «тайную дорогу» и про Гарриэт Табмэн, — возбужденно говорит Робби. Но почему это мистер Майлз знает больше, чем мама? Ведь мама тоже умница. Робби готов доказать всякому, что его мама умница.
Лори Ли смеется.
— Ох, и редкостная же старуха была твоя прабабушка! Сколько она рассказывала о временах рабства. Бывало так: соберутся рабы у кого-нибудь в хижине на моление и заодно чтоб обсудить, как бороться с плантатором. А белый надсмотрщик залезет под дом и подслушивает, что говорят рабы. Как-то вечером один из них забрался под дом, а бабушка приготовила горшок кипятку, села на пол и, пока негры распевали «Спустись, желанная колесница», вылила весь кипяток в щель над тем местом, где растянулся этот негодяй. Тот заорал благим матом и так завертелся под полом, что чуть всю хижину не своротил. Потом вылез и бросился со всех ног через поле, как дикий кролик.
Мама рассказывала и сама смеялась до слез. Робби и Дженни Ли тоже от души хохотали.
— После этого надсмотрщик исчез на целую неделю, а когда он снова появился, бабушка его спрашивает: «Что это вас не было видно последнее время, мистер Джош?» Крэкер краснел и бледнел от злости, потом ушел и всю дорогу ругался себе под нос.