Берясь за плетку, Лори заметила испуг и растерянность на лице Робби, у нее появилось такое чувство, словно ей в сердце вонзили кинжал и повернули его там. Плетка была треххвостая, сделанная, очевидно, из ремня для правки бритв, — жуткая плетка! Лори вздрогнула, ноги у нее подкосились. Стыд и гордость отступили перед жалким, унизительным страхом. Обернувшись к полисмену, она хотела отдать ему плетку.
— Может быть, вы разрешите мне, сэр, мистер Мак-Гуайр, отвести его домой и там высечь?
Скинни боялся глянуть на несчастную женщину. Он посмотрел на свои громадные ноги, потом покосился на штатского.
— Ты же знаешь, Лори, что это не полагается. Лучше меня знаешь.
— Но я даю вам слово, мистер Мак-Гуайр, что всыплю ему как следует. Задам ему хорошую порку, когда вернемся домой. Прошу вас, сэр, разрешите! — Хоть бы мальчик оглох на минуту, не слышал бы, как она унижается. Это все равно, что встать на колени перед белыми или раздеться догола на площади Джефферсона Дэйвиса… — Прошу вас, сэр, мистер Мак-Гуайр! Я задам ему такую порку, что он не забудет до смерти. С живого кожу сдеру…
Полисмен за письменным столом долго откашливался и что-то сердито бормотал. Лицо Скинни залилось краской. Его обычно визгливый голос вдруг стал грубым:
— Женщина, если бы я не вмешался, ты бы сейчас умоляла о том, чтобы его не засадили в тюрьму. Черт побери, в конце-то концов он же дрался с белыми ребятами!
Лори вытерла лицо рукавом и повернулась к сыну, который стоял, в оцепенении уставившись на выбоину в цементном полу. Скинни смущенно сказал:
— Прикажи ему снять куртку!
— Снимай куртку, Робби! — скомандовала Лори, избегая смотреть на сына.
— Мама, ведь ты даже не знаешь, в чем дело! Ты же не знаешь, за что меня сюда привели! — Мальчик и не собирался раздеваться.
— Нет, сын, я знаю. Дженни Ли мне все рассказала. Ну, снимай же куртку! — Она старалась не смотреть на Робби.
— Мама, я ни в чем не виноват. Эти белые мальчишки были…
— Знаю, Робби. Знаю. И все-таки прошу тебя, сними куртку. — Неужели Робби не поймет и не поможет ей? И без того тяжко, когда у тебя над душой стоят белые. Хоть бы поскорее покончить с этим.
Мальчик недоуменно вглядывался в растерянное лицо матери. Она никогда еще не вела себя так, как сейчас. Перед ним была чужая, незнакомая женщина, только лицо у нее мамино. Мама всегда его учила: «Не будь задирой! Сам не смей заводить Драк, но если придется драться, то уж не трусь! От жизни не спрячешься». И еще: «Ты не хуже, чем любой из белых, даже наверняка лучше многих!» И все же эта женщина — его мать, и ей он доверял больше всех, ее любил в тысячу раз сильнее, чем кого бы то ни было на свете. Робби перестал сопротивляться. Стиснув зубы, проглотив ком в горле, он начал расстегивать куртку. Губы его беззвучно шевелились, руки тряслись. Внутри словно что-то оборвалось, им овладел панический страх, который надо было во что бы то ни стало скрыть от этих людей.
В маленькой комнате вдруг стало нестерпимо душно. Пот пополз по телу Лори. Пусть бы лучше ее выпороли белые, чем самой пороть своего ребенка! Но лицо Лори было бесстрастным, когда она взмахнула плеткой. Белый в штатском закурил сигару и выпускал кольца дыма — миля в минуту. Лори показалось, что это дымит не одна, а целая сотня сигар. Она отвернулась и тут же почувствовала, что взгляды белых нацелились на нее, словно заряженные пистолеты. Рука ее вдруг стала как чужая. А Робби весь напрягся, точно струна. Первый удар — на его спине три рубца, но он даже не пикнул — только вздрогнул. Лори снова замахнулась — до чего же ей хотелось этой самой плеткой исхлестать белых, бить их до тех пор, пока из них дух вон! Если бы белые очутились сейчас в ее власти, она с легким сердцем засекла бы их всех до единого.
Хлысь! — на спине еще три красных следа. Робби не заплакал, снова вздрогнул и повернулся на бок. Хлысь! Хлысь! На какой-то миг Лори показалось, что сечет не она, а кто-то другой, она же только наблюдает за женщиной, похожей на нее, следит за каждым взмахом плетки, видит, как эта чужая истязает ее сына, и не может помешать обезумевшей женщине-зверю. Все видит, но сама бессильна, парализована. И даже крикнуть не в состоянии.
Глаза Робби совсем сузились, сжатые губы кривились, на каждый удар он отзывался стоном. Лори представился Джо, ворочающий на заводе бочки со скипидаром, и вдруг ее охватило злобное презрение к нему. Ему-то все просто. Знай таскай на спине бочки, а она вот сечет сына на глазах белых за то, что он хотел защитить сестру от своры маленьких поганых крэкеров, которые пытались обесчестить ее!
Как будто издалека донесся голос полисмена в штатском:
— Ишь упрямый бесенок! Черт черномазый! Дубленая кожа!
«Хотя бы крикнул, что ему больно, — подумала Лори, — а то смотрит дерзко, как взрослый!»
Хлысь! Плетка, словно шипящая змея, впилась в тело мальчика, из рубцов проступила кровь и потекла по спине. У Лори подкосились ноги, она вся задрожала. Теперь в широко раскрытых глазах мальчика была мольба: «Довольно!» Пот градом катился по лбу Лори и, смешиваясь со слезами, слепил глаза. Она машинально хлестала плеткой, не соображая даже, что делает. Так же точно могла бы она хлестать ствол засохшего дерева. Рука устала. Лори вдруг показалось, что она в каком-то глубоком, глубоком колодце и держится за его края кончиками пальцев. Хлысь! На пальцах волдыри, руки онемели… еще мгновение, и она полетит вниз, в этот бездонный колодец… Держаться больше нет сил… Да она и не хочет держаться…
Лори повернулась к белым, бессильно опустив руки, взглядом умоляя их позволить ей прекратить экзекуцию. Гневно сжатые губы дрогнули:
— Хватит! Хватит уже! Позвольте кончить. Один из белых — она не поняла, кто именно, теперь она уже ничего не понимала! — запротестовал:
— Да он еще и боли-то не почувствовал! Он даже ни разу не крикнул! В исправительном полным-полно таких молодцов! Так что ты уж отлупи как следует своего упрямого дьяволенка, если не хочешь, чтобы он туда попал!
Собственная рука показалась Лори каменной глыбой, когда она увидела струи крови на спине у Робби и алые пятна на своем платье. Это же ее кровь, она пускает кровь из собственной плоти. Белая пелена застлала все перед ее глазами. Белые стены комнаты надвинулись на нее. В белом воздухе растворились фигуры полицейских. Пол, столы, вешалка — все стало похоже на белый хлопок и обступало ее со всех сторон. Сигарный дым превратился в огромное ядовитое белое облако. На миг даже мальчик, распростертый перед ней, стал белым, и белая кровь текла по его спине.
Робби завыл, как щенок, которого медленно, изощренно мучают. Будто откуда-то издалека увидела она сына, дергавшегося на полу, как умирающее животное, услыхала его голос:
— Мама, не бей меня больше! Я сделаю все, что ты велишь! Умоляю тебя! Не бей меня больше! Не убивай меня, мама! Мама!
Лори попыталась было замахнуться еще раз, но вдруг у нее не стало ни сил, ни воли. Она посмотрела на полисмена Мак-Гуайра.
— Ладно, Лори, хватит! — сказал он. — Я думаю, что этот урок мальчишка должен запомнить.
Лори отдала ему окровавленную плетку и потянулась за курткой Робби. Все в ней точно умерло. Было только одно желание: поскорее выбраться отсюда. Сигарный дым в белой комнате душил ее.
Как щелканье бича, прорезал воздух голос второго полисмена: