Какой-то негр с густыми усами, сидевший напротив, долго глядел на мальчика, потом обратился к Лори:
— Что с ним, мэм?
— Ничего, — ответила Лори Ли, чувствуя, что ее душат слезы. — Теперь уже все хорошо. — Она погладила затылок Робби и его широкие, сильные плечи. Мальчик передернулся и сердито забился в угол.
Когда они доехали до своей улицы, ветер уже успел нагнать мелкий сеющий дождик, но ни мать, ни сын не заметили его. В последний раз выглянуло солнце, и сетка дождя стала серебряной. Лори и Робби вошли во двор, и тень от темного некрашеного домика укрыла их.
Дженни Ли просияла, увидев, что мать, как и обещала, привела Робби домой. Нежно повторяя «Робби, Робби!», она подбежала к брату, и все страхи, пережитые за несколько часов в одиночестве, вылились в трепетных поцелуях, которыми она покрыла его лицо. А он стоял, как истукан, опустив руки, широко раскрыв невидящие глаза.
Лори хрипло спросила:
— Ты ужинала? — Голос ее был похож на надтреснутую граммофонную пластинку.
— Да, мама. Но я не была голодна. Все очень вкусно, — поспешила добавить Дженни Ли. — А что подгорело, я выбросила.
Лори стащила с Робби куртку, и у Дженни Ли вырвался стон. Полуоткрыв рот, она изумленно смотрела на брата. Лори молча обмывала спину мальчика.
— Мама, это они? Это они его так, да? Успели, прежде чем ты пришла?
Опять начинается пытка! Лори вдруг померещилось, что перед ней не Дженни Ли, а полисмен, и он сует ей в руки плетку и приказывает: «Снимай куртку с сына!» Как бы Лори хотела ответить дочери: «Да, это они!» Господи, если бы можно было так ответить!
— Нет, дочка, это я сама, — проговорила Лори.
— Нет, не может быть! Это их работа, я знаю! Лори глубоко вздохнула.
— Представь себе, что не они, а я сама! Дженни Ли, не веря своим глазам, посмотрела на кровавые рубцы вдоль всей спины Робби.
— Как? Ты… ты это сама сделала? Значит, и ты нас ненавидишь? — Из глаз Дженни Ли хлынули слезы, и она выбежала из комнаты.
Кончив обмывать мальчику спину, Лори дала ему чистую рубашку. Высокий, почти с нее ростом, Робби стоял, скосолапившись, опустив голову, и узкие глаза его горели ненавистью. Лори злилась на него за то, что он никак не хотел понять ее. Но в то же время ей хотелось прижать его к груди и всей силой своей любви заставить забыть то, что случилось. Она оглядела его с головы до ног и невольно улыбнулась: вспомнила, как на днях шла с Робби по Эппл-стрит и встретила парикмахера Джо Джезапа. «Сколько тебе лет?» — спросил он Робби. «Одиннадцать», — ответил тот. Парикмахер отступил на шаг и с любопытством оглядел мальчика. «Ишь ты какой, — воскликнул он, — тебе стукнет сто одиннадцать, а ты все будешь твердить одиннадцать!»
А сейчас Робби стоит перед ней, насупившись, словно во всем обвиняет мать. Новый приступ злобы охватил Лори — разве не посвятила она детям всю свою жизнь, разве не молит она бога послать им лучшую долю, чем та, которая досталась ей! В эту минуту она почти ненавидела мальчика, готова была избить его, чтобы он наконец понял ее. «Господи боже, покарай белых! Мало того, что они обращаются с неграми, как во времена рабства, они еще натравливают на нас наших же детей!»
Лори подошла к столу, сняла стекло с лампы. Над Кроссроудзом спускалась ночь, тихонько прокрадываясь в комнату. Лори подышала на стекло, протерла его изнутри и снаружи тряпкой. Обернувшись, она поймала на себе взгляд Робби, он глядел на нее с недоумением и упреком. На миг их взгляды встретились, и оба поспешили отвести глаза. Как объяснить все это детям? Да и найдется ли объяснение?
— Пойдем, — сказала она мальчику, — давай поужинаем.
В кухне все еще пахло горелым. Лори видела, что Робби с трудом жует колбасу с рисом, словно это солома. Ей самой еда не шла в горло.
— Почему ты не ешь, сын?
— Не хочется.
Дженни Ли сидела поодаль на своей кровати, на коленях у нее была раскрыта книга, и она как будто читала ее. Но мать чувствовала, что девочка настороженно прислушивается.
— Как так не хочется? Ты ведь сегодня ничего не ел! А я это нарочно для тебя готовила. И колбаса вовсе не пригорела, деточка. Твое любимое кушанье…
— Да не хочу я, — буркнул Робби и, сорвавшись с места, выбежал из кухни.
Лори подошла к двери. Робби лежал на кровати, уткнувшись лицом в одеяло. Он плакал, потому что ему вдруг стало страшно и все показалось таким непрочным, ненадежным. Он оплакивал свою любовь и уважение к матери, свою преданность ей, которые она выбила из него плеткой… Он был зол и чувствовал себя одиноким: его предали, покинули, разлюбили, и он теперь несчастный сирота. Плечи его вздрагивали от рыданий. Мама оказалась изменницей! Мама, мама, мама! Мама оказалась изменницей! Одеяло намокло от горячих соленых слез, Робби не старался их сдерживать.
Мать понимала, что творилось у него в душе. Пускай выплачется, пускай — он у себя дома. И он может теперь не щадить ее, все равно между ними все кончено. Она подошла к нему и нежно провела рукой по его волосам. Он тряхнул головой и метнулся в сторону, точно она коснулась его не рукой, а раскаленным железом.
Лори присела на качалку возле камина. Дождь барабанил по окну, по крыше. «В такую погоду только спать! Зарядил на всю ночь, может быть, я сумею заснуть!» Нервными рывками она раскачивалась взад и вперед.
— Робби, подойди ко мне! И ты тоже, Дженни Ли!
Девочка вошла в комнату. Робби даже не шевельнулся.
— Ну чего тебе? — наконец проворчал он после того, как мать позвала несколько раз.
Однако она не потерпит от него дерзости, даже не посчитается с тем, что он сегодня перенес.
— Подойдешь, тогда узнаешь, — сказала она. — Я хочу поговорить с вами обоими.
Робби неторопливо приблизился. Он и Дженни Ли сели на пол возле матери. Лори не знала, как начать. У нее было такое ощущение, словно она блуждает в потемках в незнакомом доме, неуклюже и опасливо спотыкаясь на каждом шагу.
— Так вот, Робби… э… и ты, Дженни Ли, оба вы не понимаете… не понимаете того, что случилось. Вы… вы… — Лори заикается, это совсем не похоже на нее.
— Но как ты могла это сделать, мама? — вырвалось у Робби. Прежде он никогда не перебивал мать!
Лори поглядела через его голову на холодный камин. Потом встала и, подойдя к столу, прибавила огня в лампе. Ночь вытесняла день изо всех углов, но еще не совсем стемнело, и свет керосиновой лампы растворялся в серых сумерках. Лампа начала коптить, и, снова подправив фитиль, Лори села в качалку. Нервно качнулась раза два взад и вперед и наконец заговорила:
— Ну, как бы вам сказать, чтобы вы лучше поняли… Дело вот в чем: повсюду в Америке, а на Юге особенно, белые считают себя лучше негров. Вы сами это знаете. Белые засунули весь мир к себе в карман и держат крепко. И они будут попирать чернокожего человека, пока он терпит. Но бороться с ними открытым путем у нас нет никакой возможности.
Дети сидели с каменными лицами.
— А что же я сделал плохого, мама?
Дети вели себя с ней, как белые судьи с подсудимым негром! Но господи, это же не суд, а ее собственный дом! Все-таки Лори говорила спокойно, старалась заставить детей понять ее.
— Не в том дело, хорошо или плохо ты поступил.
Тут вот что…
— Нет, ты не виляй, ты скажи, плохо я поступил? — Детское лицо хмуро и сурово. Никаких уступок!
— С точки зрения белых — да!
Дженни Ли с нескрываемым презрением посмотрела на мать. Она заморгала ресницами и прищурилась, в точности как брат.
— Значит, ты бы хотела, чтобы белые мальчишки изнасиловали меня!
Лори открыла рот, шевельнула губами, но не могла сказать ни слова. Да это прямо нож в сердце! Она закрыла глаза… Господи, господи, господи! Явственно представился тот пьяный белый на Удли-лейн, и она вся затрепетала, словно дерево на ветру. Огромные кошки на мусорном баке… Мама и мама Большая на крыльце домика в Типкине в тот вечер, много-много лет назад… Обе они давно на том свете… Господи, господи, господи! Неужели она могла захотеть, чтобы ее старшенькую изнасиловали белые ребята? Она, Лори Янгблад, мать?!