— Сдается мне, самозванцы вы все… — продолжал охотник. — Мало ли проходимцев по дорогам шатается… Так что — проваливали бы вы, подобру-поздорову.
Взвизгнула сталь, выдираемая из ножен. Веда и ахнуть не успела, как воин со шрамом на щеке выхватил меч и направил его в грудь Халану.
— Ты что, угрожать мне будешь, дубина?! — прорычал он. — А ну-ка, на колени! Именем князя Бордана!
Халан и бровью не повел, когда острие меча коснулось его груди. Лишь раздалось в звенящем утреннем воздухе негромкое угрожающее рычание. Глаза курносого расширись от удивления и испуга. Стоящий рядом молодой князь заметно побледнел.
— Сидеть, Леший, — вполголоса произнес Халан. — Сидеть…
Огромный, с доброго теленка, косматый пес, неизвестно когда умудрившийся подобраться к гостям сзади, послушно плюхнулся на землю. Но с курносого глаз так и не спускал, по-прежнему негромко рыча. Веда, уже едва дыша, судорожно вцепилась пальцами в дверную ручку. Она-то знала — пес этот не подает голос попусту. Никто никогда не слышал, чтобы он лаял. Только такое вот негромкое, приглушенное ворчание. Потом Леший бросается в атаку, и тогда уже мало что может его остановить. Халан и на медведя не раз ходил на пару с этим жутковатым псом.
— Остынь, Гвин, — вмешался усатый. — Ты чего сегодня, не с той ноги встал?
Бросая опасливые взгляды на пса, курносый нехотя спрятал меч в ножны.
— Слушай, как тебя там… Халан… — усатый шагнул поближе к крыльцу. Заметил выглядывающую из-за двери Веду. Та вздрогнула, отпрянула было, но прятаться не стала — поздно.
— Ты прав, мы здесь без ведома князя… Ну и что с того? Проводник нам нужен. И, говорят, лучшего, чем ты, нам во всей округе не сыскать.
Халан покачал головой.
— Отплатим щедро, не сомневайся…
— Сказал же — не пойду.
— Отчего ж? Ты ведь все равно по этим лесам частенько шастаешь. Чего тебе бояться-то?
— Я туда за другим хожу. На рожон не лезу.
— Ха! — подал голос князь. — Да ты, я вижу, просто в штаны наложил!
Халан пожал плечами.
Усатый долго разглядывал его своими колючими, как рыбьи косточки, глазами. Потом хмыкнул и, не оглядываясь, отправился к постоялому двору.
— Ты чего, Ронан? — окликнул его курносый. — Мы что, уходим?
— Да, — бросил усатый через плечо. — Готовь лошадей.
Молодой князь растерянно вертел головой, глядя то на Халана, то на курносого, то вслед удаляющемуся Ронану.
— Идемте, князь! — окликнул его усатый уже у самого крыльца таверны.
Последним ушел Гвин, на прощание буркнув Халану:
— Я тобой еще займусь, холоп. На обратном пути…
Видя, что непрошенные гости уходят, Веда облегченно вздохнула.
Халан, обернувшись, сказал ей — негромко, но так, что она сразу послушалась:
— Иди в хату.
Сам он еще долго стоял на крыльце, почесывая за ухом развалившегося у него в ногах Лешего и наблюдая, как те трое снаряжают лошадей, приторачивают к седлам увесистые торбы с провиантом. В дом он зашел лишь тогда, когда они выехали за частокол, окружающий деревню, и скрылись из виду.
Два дня от них не было никаких вестей. На закате третьего в деревню ворвался едва держащийся в седле всадник. Гнедая кобыла в дорогой сбруе лоснилась от пота, на левой задней ноге темнели потеки засохшей крови. Всадник тоже был ранен: кольчуга заляпана кровью, волосы на левой стороне головы висели бурыми сосульками, лица не разобрать от ссадин и порезов. Лошадь, едва не врезавшись в плетень, окружающий харчевню старого Хога, остановилась, и наездник свалился наземь, как куль с мукой.
Бабы, набиравшие воду из колодца, заголосили, и вскоре вокруг раненого собралась чуть ли не вся деревня. Занесли бедолагу к Хогу, высвободили из кольчуги, перевязали. Лицо у него было иссечено, видно, от скачки сквозь колючий кустарник, но все сразу признали в нем молодого Сигурда. Пытались что-то узнать о двух других воинах, но парень, похоже, едва не обезумел от страха, да и крови потерял много. Плечо и левая сторона груди, повыше ключицы, были разодраны когтями какого-то крупного зверя, даже кольчуга не спасла. Он всё бормотал что-то, то и дело срываясь на визг, но что — никто не мог разобрать. В конце концов, напоили раненого травяными настоями да медовухой, завернули в теплые шкуры, и забылся он крепким сном.
Раны были неглубокие, и затянулись довольно быстро. Уже дней через пять молодой князь начал помаленьку появляться на улице, даже за частокол хаживал, к речке. Еще пара дней — и он достаточно окреп, чтобы держаться в седле. Думали, что он сейчас же покинет деревню, но он по-прежнему жил у старого Хога, щедро платил ему за еду… и за молчание.