— Я не могу гнать раздетых людей на мороз. Весь этот каток не стоит одной человеческой жизни. Да потом вы, т. комендант, и не вправе давать мне распоряжения. Т. командир, — обращается Дима к охраннику, — позвольте мне возражать против распоряжение т. коменданта.
— Ах, вот как? — вспыхивает Новиков, и глубокий шрам, пересекающий его лицо, начинает наливаться кровью. Старые соловчане говорили, что этот шрам — след удара какой-то жертвы, вырвавшейся из рук палачей за несколько секунд до момента расстрела. Сейчас лицо Новикова, с кровавым рубцом и мрачными глазами, страшно.
— Ну, ну, Новиков, не бузи, — благодушно говорит командир полка. Ему, старому военному, участнику мировой и гражданской войны, нравится смелость тоненького, бледного юноши. Он с улыбкой, как старый волк на молодого петушка, смотрит на побледневшего Диму. Я спешу вмешаться:
— Т. командир, вы приказали, чтобы каток был готов завтра, к 12. Мы ручаемся, что все будет готово к назначенному времени. Мы переждем метель, и каток будет расчищен. Доверьте нам самим выполнение работ на катке.
— Ладно, ладно, — смеется командир. Чуть заметный запах спирта доносится до меня. Так вот отчего он сегодня так благодушен!
— Пойдем, пойдем Новиков. А то того и гляди выгонят, брат, нас. Скажут еще — мешают работать. Ха, ха, вот, черт побери, смелые ребята. Эти, вот, попы, да еще скауты — прямо, как гвозди… В прошлом году один такой малец был, тоже из скаутов.
— Вербицкий, вероятно?
— Да, да. Вот, дьяволы, как своих-то знают! Так тот тоже, как насчет того, чтобы прижать заключенных, так никакая гайка… Вот жуки… Так каток будет, т. Солоневич?
— Будет, т. командир.
— Ну и ладно. Пойдем, Новиков. А тебе верно, брат, непривычно, что, вот, такой шкет тебя ни хрена не боится? А молодец парнишка! Люблю таких.
Продолжая смеяться, командир полка шагнул в дверь. Новиков последовал за ним, но в дверях оглянулся. Недобрый взгляд как-то зловеще окинул тоненькую фигурку Димы, лицо его как-то судорожно перекосилось, и он вышел, хлопнув дверью.
Несколько секунд все молчали. Страшная слава Новикова слишком хорошо была известна всем, чтобы кто-нибудь мог не придать значение его угрожающему взгляду. Сотни заключенных погибли под пулями его нагана… Его утонченная, болезненная жестокость, пытки, произвол, самодурство — все это создало ему репутацию человека, поссориться с которым в обстановке лагеря значило почти подписать себе самому смертный приговор.
Новикова боялись и ненавидели смертельной ненавистью. Уже много лет он не смел, несмотря на то, что был «вольным чекистом», никуда уехать с острова. На острове он был еще как-то спокоен за свою жизнь, он был уверен, что ни у кого не поднимется рука, чтобы убить его, зная, что сотни и тысячи заключенных заплатят за это своей жизнью. На советском языке такие массовые убийства ни в чем неповинных людей называются «актом классовой мести»… Но Новиков знал, что вне Соловков, на воле, его за каждым углом может ждать нож или выстрел — месть друзей и товарищей тех, кого расстрелял он на острове, где нет закона и человечности… Первым пришел в себя я.
— Ах, Дима. Зачем это тебе понадобилось дразнить Новикова? Отговорился бы и все тут… Ну, на крайний случай, вышли бы все на лед, а потом обратно. А то, вот, сделал из Новикова себе врага. Ей Богу, только этого не доставало для твоего счастья.
— Ну, и черт с ним! — Губы юноши еще взволнованно дрожали и кулаки были крепко сжаты. — Буду я тут отмалчиваться перед всякой чекистской сволочью. Для меня человеческие жизни — не песок под ногами. А насчет врага — все равно. Одним больше, одним меньше. Все равно ведь: если я отсюда живым и выйду, — мало мне жить останется. Смотри вот. Я тебе не показывал, не хотел тревожить…
Он достал платок, кашлянул в него и протянул мне. На платке расплывалось красное пятно.
— Вот, видишь, что тюрьмы, да этапы сделали. Так, вот, ты же врач, скажи мне, только честно, разве мне выжить еще несколько лет в таком климате, да при таком питании? А после ведь еще и Сибирь. Так чем напугает меня Новиков после этого? Своим наганом? Молчать я буду перед палачом? Никогда!.. Все равно погибать…
Нервным жестом он отбросил платок в сторону, прошел сквозь толпу молчаливо расступившихся перед ним рабочих и вышел на озеро.
Все молчали.
— Эх, лучше бы мы на работу вышли. А то, вот, погибнет малец, — сказал, наконец, чей-то тихий голос из толпы.