— Вот это, брат, — да!… Я, признаться, думал, что монахи, как это в советских книгах пишут, — так себе — лежебоки были, только молиться, да каяться умели, а вот, поди-ж ты… Молодцы! Вот это, верно, настоящая коммуна была — не чета нынешним, социалистическим… Вот что значит спаивающая идея!… Вера в Бога, да альтруизм… Черт побери!.. Мне только сейчас пришло в голову — как много общего, вот, в общих установках монашества, рыцарства и скаутинга… У всех разная линии в жизни, а истоки-то одинаковые… Слушай, Борис. Ты брат, не обижайся. Катись себе дальше — я сейчас слишком взволнован этими мыслями, чтобы с тобой калякать… Вот, как в голове все сляжется, тогда потолкуем…
Пожав мне руку, он поворачивается к полкам со старинными монастырскими книгами, недоступными другим заключенным, а только ему, как библиотекарю.
Счастливец! Его мысль горит и сверкает, и его жизнь полна содержащем даже здесь, в условиях лагеря…
«Профессор кислых щей»
В одном из зданий кремля, в бывшей монастырской келье, ныне красочно именуемой «комнатой научных работников», почти безвылазно сидит наша «ученая крыса», бородатый сосредоточенный Сережа. Он немного не от мира сего. Его внимание и силы ушли в разработку абстрактных проблем математики и астрономии. Когда он был еще на воле, выдающиеся профессора пророчили ему блестящую карьеру, но волей ГПУ эта карьера была прервана.
Сейчас он предложил ВПО разработать вопрос о влиянии климатических перемен на ход рыбы по метеорологическим данным, сводкам рыбных артелей и старинным монастырским источникам.
ВПО ухватилось за эту мысль: вот-де, можно щегольнуть перед наивными читателями советских газет: «Посмотрите, мол. У нас, на Соловках, даже наука процветает!»…
И Сережа был немедленно снят с укладки кирпичей и поставлен на «научную работу».
Когда видишь его за письменным столом, заваленным книгами и бумагами, ясно ощущается, что это — его сфера. И, действительно, Серж несколько оторван от жизни и от нашей семьи. Его интересы выше и шире рамок настоящего. Он не замечает окружающего. Ему почти все равно, когда, как и что он будет есть, сколько разнообразных дыр в его костюме и что будет через год-два. Но память и точность нашего будущего профессора замечательны, и свежая еловая веточка весело зеленеет в петлице его старого, рваного пиджака.
— Слушай, Серж! Пройдемся-ка по свежему воздуху, а то у тебя, как у Фридриха Барбароссы, борода сквозь стол прорастет…
— Нет, Борис, спасибо. Тут у меня как раз мысли ядовитые назрели, да и Николай со старых полок где-то выкопал книгу о монастырском рыболовстве XVII века. Я уж посижу, а ты там от моего имени попережми лапы ребятам. Это как раз по тебе — циркулировать по разным местам. А у меня темперамент книжный. Кстати, вот: получил я каким-то чудом письмо от Римы, пишет что и она, и твоя Ирина, и бедняга невеста Сени — Ниночка, и другие наши вдовые жены основали в Москве что-то вроде содружества скаутских жен и налаживают планомерную помощь и нам, мужьям-неудачникам, и холостякам-скаутам. Так что с первыми пароходами ждем прежде всего противоцинготных средств. Ты уж там по своей врачебной части распредели, что кому, да заодно и бодрость поддержи. Не зря же тебя Валерьянкой Лукьянычем зовут. А я уж за твое здоровье посижу — работа заела.
Апостолы скаутизма
В строительном отделе — низком деревянном бараке, наскоро сколоченном из «горбылей», за чертежным столом склонились рядом две головы — Петро и Саша. Их положение в нашей скаутской семье исключительное — это наш «суд чести», наша скаутская совесть. Их моральный авторитет стоит так высоко в наших глазах, что каждый из нас старается оценить свои поступки и решение под их углом зрения. И если лица Петро и Саши омрачаются, каждый из нас чувствует себя пристыженным.
Сколько раз вопрос: «а как бы посмотрели на это „наши судьи“?» — останавливал многих из нас от поступка, спорного с точки зрение морали скаута.
Нижегородец Саша — это тип русского идеалиста. Худощавый и нежный, с большими серыми глазами и мягкой улыбкой, он всегда невольно напоминал мне Алешу Карамазова, который, по образному выражению нашего скаутского поэта:
Ложь и неправда жизни жестоко бьют и ранят его душу. Трудно живется ему среди окружающего гнета и произвола, и ему больно видеть, как некоторые из нас ищут и находят компромиссные пути для деятельности даже в этих условиях…