— Царя мы разменяли, — важно сказал он. — Довольно попил он нашей кровушки. Довольно ему сидеть на шее рабочих, да крестьян, да пировать за наш счет… И всю семью евонную, — злобно улыбаясь, добавил он, — тоже к чертовой бабушке послали. Словом, весь царский корень извели. Теперь уж не вернутся…
Я с тревогой взглянул на взволнованные лица слушателей. Ясно было видно, что тон комсомольца возмутил всех. Но, подумал я, если кто-нибудь из ребят проявит это свое возмущение вслух — пропали мы. Скажут — среди молодежи ведется антисоветская агитация, там рассадник контрреволюции…
Вспышка пришла с неожиданной стороны.
— Скажите… — звонкий голосок Оли заставил нас всех вздрогнуть. Девушка стояла, выпрямившись, среди сидящих подруг и смотрела прямо в глаза комсомольцу. Лицо ее было бледно и решительно.
— Скажите, — опять повторила она среди мертвого молчания. — За что расстреляли моего дедушку?
Этот вопрос, видимо, огорошил политрука. Он удивленно поднял брови.
— Дедушку? Какого дедушку?
— Дедушку, моего дедушку, — с напряженной настойчивостью повторила бледная Оля, не спуская блестящих глаз с комсомольца.
— А кто он такой был? — немного растерянно спросил он.
— Дедушка? Он полковником был…
— Ага, — торжествующе прервал ее юноша. — Ага, полковник! Ясно, что нужно было расстрелять. Вот еще! Мы с офицерьем проклятым церемониться-то будем, что ли? Так и нужно было!
— Да он старик, в отставке. Ему 90 лет уже было! — резко вскрикнул Боб. — Кому он вреден был?
Политрук злобно оглянулся на боцмана.
— Ну, так что? ЧК лучше вас знает, кто опасен, кто не опасен. Расстреляли — значит, за дело! Т. Солоневич, — повернулся он ко мне. - Можете закрывать собрание. Мне время больше нет.
Идя со мной к выходу, комсомолец несколько раз с подозрением покосился на меня и потом сказал:
— Странно, что у вас среди пролетарских скаутов есть дети белогвардейцев, да еще расстрелянных.
— А мы не ограничиваем прием в клуб и отряд какими-либо рамками. Бабушка ее работает портнихой, а сама она еще учится в школе. Скаут она у нас — примерный…
Комсомолец злобно усмехнулся.
— Да, да, я вижу. У вас тут много «примерных». Ну, пока. Еще увидимся и… поговорим о ваших примерных…
Рука сестры
На минном поле
— Мне нужно посоветоваться с вами относительно одного очень серьезного дела. Постарайтесь, пожалуйста, чтобы после сбора у вас никто не остался. Я сейчас же приду к вам.
Слова эти были сказаны тихим, но взволнованным шепотом, а наклонившееся ко мне лицо Володи выражало тревогу.
Причин для тревоги можно было ожидать со всех сторон. Все мы были в изобилии окружены неожиданными опасностями и случайностями, никто из нас не знал, в какой момент и с какой стороны спокойный ритм жизни может быть нарушен вмешательством какой-либо неприятности. Уверенности в спокойствии завтрашнего дня не было ни у кого.
Володя до сих пор благополучно избежал всех опасностей террора, числился инструктором спорта и имел подделанные с моей помощью документы, что он весь 1920 год, при власти ген. Врангеля, мирно жил в Севастополе. Как будто самое опасное было уже позади.
Но оказалось, что Володя, действительно, попал в опасное положение.
Летом 1920 года на фронте ему пришлось отводить в штаб полка какого-то пленного комиссара. Отвел — сдал: дело военное. И вот, нужно было случиться, что этого самого комиссара юнкер встретил в Севастополе!..
— Так, вот, захожу я в Исполком по какому-то делу, — рассказывал Володя. — Гляжу, какой-то дядя ко мне что-то очень внимательно присматривается. В коридоре, правда, темновато было. Не понравилось мне это разглядывание. «Чего это ему нужно?» — думаю. Ну, и, понятно, на всякий случай дал задний ход — смыться думал. А тот дядя подходит ко мне и просит прикурить. Спички-то у меня как раз были. Но мне бы сказать ему, что я — некурящий, а я сдуру растерялся малость и дал ему спички — не сообразил, что спичка мое лицо осветит… Тот закурил, а потом и спрашивает: «Скажите, ваша фамилия не Туманов?». Сердце у меня так и замерло. Откуда чужому человеку знать мою фамилию, когда я сейчас держусь тише воды, ниже травы? Однако, я не показал вида и этак небрежно: «Туманов? Нет, говорю, не слыхал. А что?». А тот этак разочарованно: «Жаль, жаль, говорит. Видно, я принял вас за другого. А то при Врангеле меня, пленного, юнкер один вел, Туманов по фамилии — очень он на вас похож был»… Ну, я как-то отшутился и улизнул…