Волна смеха, веселого и заразительного, прошла по всему отряду, и долго еще его вспышки перекатывались по рядам…
А вдали в бархатных сумерках наступавшей ночи уже блестели огоньки родного Севастополя…
Маленькая репетиция мировой революции
В середине лета положение нашей дружины значительно ухудшилось в связи с нажимом комсомола. Видя, что его политический контроль не оправдывает себя по той простой причине, что никакой политики у нас нет, а полит-беседы не имеют никакого эффекта и не привлекают молодежи к Комсомолу, последний стал изменять свою точку зрение на скаутов. Постепенно стало выясняться все очевиднее, что попытки создать из скаутов подчиненную себе младшую группу не удаются, и Комсомол стал относиться к нам с проблесками враждебности и часто стал тормозить нашу работу.
Мое «высокое» положение Председателя Крымского Олимпийского Комитета (в то время вся спортивная работа объединялась в Олимпийских комитетах) во многом помогало мне отражать выпады и придирки комсомольцев, но все же мы не могли избежать чувствительных ударов.
Как-то, приехав рано утром из Симферополя, я разбирал полученные инструкции, когда ко мне стремительно вбежал один из наших моряков, Григ.
— Приехали, Борис Лукьянович! Ну, и слава Богу. А то у нас несчастье, — проговорил он взволнованным, задыхающимся голосом. — Ребята мстить хотят… Я боюсь, чтобы они каких глупостей не наделали…
— А что случилось-то?
— Да этой ночью комсомольцы хавыру нашу разрушили, — ответил Григ, и губы его задрожали…
Я понял горе скаутов. Построенная собственными руками, немного кособокая, некрасивая и неуклюжая, эта «хавыра»[4] для многих скаутов была дороже родного дома. К «хавыре» были крепко привязаны сотни молодых сердец. И теперь эти лирические нити были грубо оборваны хулиганской рукой…
Я поспешил туда.
Домик был разрушен до основания. Топоры, ломы и кирки в руках комсомольцев хорошо сделали свое подлое дело.
У развалин собрались почти все старшие скауты с бледными, взволнованными лицами.
— Эх, если-б знать, да подкараулить, — тихо, с угрозой сказал боцман Боб, сжимая свои массивные кулаки…
— Ну, и сволочи, — не выдержал Григ. — Гады ползучие…
— Мы их еще поймаем, — мрачно, с угрозой сказал еще кто-то из толпы.
Жаль было смотреть на эти молодые огорченные лица. Для них все ужасы окружающего насилие и террора были все-таки какой-то абстракцией, поскольку своими глазами они не видели этого.
Но здесь эти печальные развалины были — не рассказы, не слухи, не придавленный шепот о творящихся ужасах, а реальная картина злобного хулиганства, ударившего по чувствительному месту.
И видно было, что для многих этот удар — самый чувствительный в их молодой жизни…
«Классовая борьба» начиналась…
Пресс начинает давить
— Слушай, Солоневич, что это у тебя там с Комсомолом вышло? — недовольно поморщившись, спросил меня на каком-то собрании Военный Комиссар.
— С Комсомолом? — удивленно переспросил я. — Да, кажется, ничего особенного.
— Что-то они там скаутами, что ли, недовольны. Сходи-ка ты, брат, сам в Райком, да и договорись там толком. Да захвати с собой своего полковника в юбке — баб-начальницу. Они там чего-то и против девчонок ворчали…
На следующий день мы с княжной Лидией направились в Райком.
В небольшой комнатке в клубах табачного дыма сидели несколько активистов-комсомольцев и о чем-то горячо спорили.
— Секретарь Райкома, товарищи, сейчас здесь?
— Я — секретарь, — ответил сидевший за столом молодой чубатый паренек с энергичным лицом и папиросой в зубах. — Что нужно?
— Да вот такой же вопрос и я хотел бы вам задать, — начал я. Внезапно меня прервал знакомый голос.
— Это скаутские начальники. Помнишь, я тебе, Красников, говорил про них.
В говорившем я узнал нашего политрука.
— Ага. Знаю, знаю. Вот, что, товарищи, — серьезно начал секретарь, — мы недовольны вашей организацией. На ваших скаутов поступают жалобы за антисоветские настроения.
— Простите, т. секретарь, — спокойно прервала княжна Лидия. — Может быть, вы разрешите пока присесть?