Я не мог удержаться от смеха. Костя посмотрел на меня с упреком. Испуганное выражение еще не сошло с его лица.
— Простите, Костя. Действительно, уж очень все это нелепо. Но ничего, дружище, не бойтесь. Вероятно, подержат вас немного здесь для «учебы»…
— Да за что же, Борис Лукьянович? — с отчаянием спросил юноша.
— За то, что советским книгам верите.
Туман юношеского идеализма
Поздно вечером, прижавшись лежа друг к другу в полутемном углу подвала, мы разговорились. Костя рассказал мне последние новости города. Оказалось, что нажим на свободу молодежных организаций усиливается с каждым днем. Сокол уже закрыт. Вместо него создан «Первый Государственный Спорт Клуб», и комиссаром туда назначен какой-то Майсурадзе, молодой, но заслуженный чекист. Та же участь постигла и прекрасный немецкий спорт-клуб.
Закрыто было и «Маккаби», которому еще раньше не без издевки передали для спорт-клуба помещение закрытой синагоги. Синагога, как спортивный зал, пустовала, и потом ее превратили в склад…
Плохие новости были и в скаутской жизни. Ожидание Владимира Ивановича сбылись: Комсомол запретил скаутам работу в приютах.
— Ну, и как там теперь?
— Да паршиво… Ребята почти все уже разбежались. Заведующая ихняя, помните, седая такая, — рассказывал Костя, — так ее тоже вышибли, за «чуждое происхождение». Какую-то щирую комсомолку назначили. Да разве-ж ей справиться?
— По дурацки все это вышло… И не поймешь сразу, для чего это все нужно…
— А того комсомольца, который там когда-то скандал устроил, так его на улице с проломанной головой нашли. Кирпичом кто-то чебурахнул…
Я вспомнил решительное и мрачное лицо Митьки и подумал:
«Этот действительно, не простит!»…
Мы помолчали. Я оглядел нашу камеру.
Вверху, над дверями тускло горела лампочка, а в окне подвала на темно-синем фони южного неба четким мрачным силуэтом вырисовывалась толстая решетка. Кругом нас десятки людей уже спали тяжелым сном. Скрючившись на цементном полу, прикрывшись пиджаками и куртками, они вздрагивали и что-то бормотали во сне. Вероятно, им снились знакомые картины домашней спокойной жизни, уюта, счастья и родной семьи. Как много радости дает сон бедному заключенному!..
— Да, попались мы с вами, Костя, — вздохнул я. — Придется узнать почем фунт лиха… Вляпались мы в переделку…
— Ничего, дядя Боб, — оптимистически возразил Костя. — Это все пустяки. Новая жизнь всегда в муках рождается. Зато потом как хорошо-то будет!
— А чем раньше плохо было, Костя?
— Да как же — ведь при царском режиме ужас как всем тяжело жилось. Крестьяне голодали, рабочих казаки нагайками везде били. Люди в тюрьмах и на каторге мучились. Потому-то ведь и революция была.
— А кто вам рассказывал про все это?
— Кто? Да в книгах пишут… Я-то сам не помню, конечно, но везде об этом прочесть можно.
— А вы всему этому верите?
Юноша не понял вопроса.
— Как это — верю? Ну, конечно же. А разве неправда, что в царское время все не жили, а только мучились?
— Ну, конечно, нет. Вранье это все. Вот вы поговорите со спокойным честным человеком — он вам, Костя, расскажет правду о старом времени.
— Как, разве-ж не было террора?
— По сравнению с теперешним — так, курам на смех… Да, вот, сами услышите…
— Что услышу?
— Когда расстрелы будут. На днях, вероятно…
— Как, здесь — в тюрьме? — испуганно воскликнул Костя и вздрогнул.
— Здесь, здесь. И из нашей камеры, вероятно, возьмут многих…
Костя съежился и замолчал. Настоящая, не книжная, действительность начинала, видимо, иначе представляться его глазам.
— Ну, все-таки все это временно, дядя Боб, — тихо ответил он, наконец. — У меня есть товарищ по школе, Алеша, комсомолец. Он мне много книг понадавал и рассказывал обо всем. «Нужно все старое перевернуть, весь мир перестроить, чтобы везде правда и справедливость была, чтобы эксплуатации не было, да этих, вот, жестокостей».
— Так что же — жестокостями жестокости прекращать? Так, что ли?
— Но зато ведь, дядя Боб, за какие идеалы — братство всех народов, счастье всего человечества, социальная правда, вечная свобода, отсутствие войн и эксплуатации… Из-за этого и помучиться можно…
— И все это достигается руками ВЧК?
— А причем здесь ВЧК?
— Да ведь она-то и есть путь к этим красивым высотам.
Костя опять съежился.