Ларочка прижалась лицом к его плечу, и мы замолчали…
«Обезьянье средство»
Как-то поздно ночью я проснулся весь в поту. Голова гудела и пульс бился лихорадочным темпом.
— Что за черт, — подумал я. — Неужели я всерьез заболел?
К утру стало хуже. Брат мне поставил термометр, и когда я взглянул на него, мне показалось, что я в бреду: столбик ртути стоял выше ста градусов. Я протер глаза. Что за чепуха?
— Ваня, Ваня, — позвал я.
Брат подошел к кровати.
— Слушай, братик, кто это с ума слез: я или термометр?
Брат посмотрел на термометр и засмеялся.
— Ты, ты, конечно. Тут, брат, градусы по Фаренгейту. Я, вот, сейчас переведу на Цельсия.
Через минуту он подошел ко мне с озабоченным лицом.
— Н-да… Неважно твое дело.
— А сколько набежало?
— Да за 40…
— Пожалуй — тиф.
— Да ведь ты уже болел?
— Ну так то — сыпным и брюшным. А теперь, значит, для полного комплекта и возвратный в меня влез.
Мы шутили, но, к сожалению, штука оказалась правдой. Пришедший днем врач определил, действительно, возвратный тиф.
Через несколько дней, благодаря хлопотам американцев, я был помещен в городскую больницу.
Болезнь шла, не затухая… Тиф во мне чувствовал себя, как дома, и не поддавался лечению.
Как-то вечером ко мне подсел старик-профессор.
— Крепкий вы человек, т. Солоневич, — вкрадчиво начал он. — Вам, знаете-ли, нужно бы испытать более сильные методы лечения, а то и так вы в неделю 3 кило весу потеряли…
— Да я и не прочь. А разве у вас есть что-либо покрепче?
— Есть-то есть, — как-то не очень решительно ответил он. — Мы недавно получили, но, вот, без санкции пациента мы не можем…
— Если дело только за этим, профессор, то я вам и руками, и ногами даю санкцию. У меня машина крепкая. Бог даст, выздоровею, даже вопреки вашему лечению.
— Так вы согласны?
— Совершенно единогласно.
С большой тщательностью мне было сделано обильное внутривенное вливание какого-то средства, и, к общему удивлению и радости, через несколько часов кривая температуры стала падать и дня через два я чувствовал себя здоровым, хотя и очень слабым.
— И до чего это, Иван Лукьянович, удивительно вышло, — радостно говорил этот старый профессор, встретив на улице моего брата. — Прямо, как в сказке!
— Как так?
— Да, видите ли, мы только что получили из Америки это новое средство. Ну, а там, знаете, нет совсем тифа. Так до сих пор эксперименты там делались только на обезьянах. А из людей на вашем брате, собственно, первом в мире испытали это средство. И представьте себе, — восторженно закончил старичок, — и люди, оказывается, выздоравливают…
Меня долго потом дразнили «обезьяньим средством»…
Начало конца
Грозовые тучи, давно уже скоплявшияся над нашими отрядами, разразились, наконец ударом.
Всероссийский съезд Комсомола признал необходимым закрыть скаутские организации, «как идеологически несоответствующие коммунистическому воспитанию советской молодежи» и создать свои отряды «красных юных пионеров»…
В жизни скаутов наступал новый период, еще более тяжелый и ответственный, период борьбы за свое существование в атмосфере уже открытой враждебности и преследований…
Мое личное положение после этого постановление было весьма опасным. Было ясно, что при первых же преследованиях скаутов (а что Комсомол постарается «выкорчевать гидру контрреволюции» со всем своим погромным жаром — было очевидно) прежде всего буду «изъят» я, уже находящийся на учете в ЧК, как «явный контрреволюционер». При этих условиях оставаться в Одессе, недавно пройдя все тюрьмы города, мне было опасно. Больно было думать, каким неприятностям могу я подвергнуть семью брата, тоже сравнительно недавно, вместе с маленьком сынишкой, проведшей месяца 3 в Одесской тюрьме по подозрению в «белогвардейском заговоре».
Нужно было уехать. Севастополь давно уже звал меня к себе. Старая гроза там развеялась, старые истории забылись в буре и пене событий, и можно было надеяться, что там будет безопаснее, чем в Одессе, под «учетом» ЧК.
Много, много друзей пришло провожать меня на пристань, и когда между бортом парохода и берегом мелькнула полоска воды, когда затихли вдали сердечные голоса привета и благопожеланий, когда белый маяк Одесской гавани остался позади — сильно взгрустнулось… Жаль было покидать чудом найденного в водовороте жизни брата, своих друзей и красавицу-Одессу, где было пережито так много и тяжелого, и светлого…