Прозвучал послeднiй звонок, и ему отвeтил протяжный гудок паровоза. 413
Поeзд медленно тронулся.
-- Да, да, дядя Боб! Самаго главнаго-то я вам и не успeл сказать! Помните нашу скалу в Георгiевском монастырe? Гдe мои моряки скаутскiй значек высeкли?
-- Помню, помню. А что?
-- Взорвали комсомольцы. Не могли сбить, так подложили динамиту и с корнем ахнули. Вот, свооолочи!..
Чортова служба
-- На линiю огня -- шагом марш! -- звучит команда. С винтовками в руках мы идем вперед. Далеко перед нами, в 100 метрах, на дворe артиллерiйскаго полка стоят шесть мишеней.
-- Ложись! Прямо по мишеням, десятью патронами... Заряжай!
Я плотно просовываю лeвую руку в петлю ружейнаго ремня, крeпко стягиваю ее, выковыриваю локтем ямку в землe и прилаживаю тяжесть винтовки на лeвой ладони. Блестящiе мeдные патроны один за другим уходят в патронник. Рeзко звякает затвор.
Лeвая рука в толстой перчаткe подводит винтовку к мишени, ружейный ремень, плотно обвиваясь около руки, крeпко вжимает приклад в плечо. Щека слилась с холодным лаком приклада. Легкiй вeтерок холодит правую обнаженную руку. Мушка ровно ложится в прорeзи и медленно подводится под черное яблоко мишени. Ровно... Ровно... Вот между кончиком мушки и яблоком осталась тонкая бeлая ниточка. Палец начинает плавно давить на спуск. Винтовка вросла в плечо и не шевелится. Спокойно, спокойно... Неожиданный выстрeл оглушает. Плечо вздрагивает от отдачи... Кажется, хорошо!
Выстрeлы трещат, не переставая.
Первым отстрeлялся длинный костлявый Ильинскiй, "потомственный, почетный пролетарiй", старый слесарь депо. Он осторожно отложил в сторону винтовку и, не поднимаясь, критическим взором оглядeл свою сосeдку.
Комсомолка Паша, обтирщица паровозов, сосредоточенно и старательно дострeливала послeднiе патроны, невольно гримасничая и по дeтски выпячивая губы. 414
Послe свистка-отбоя Ильинскiй ласково шлепнул Пашу по спинe.
-- Ишь, стрeльчиха-то какая! -- усмeхнулся он, поднимаясь. -- А вeдь, поди-ж, вeрно, очков за 60 все-таки выстукала!
-- А что-ж, дядя? -- расплылась Паша в улыбкe, -- поживу с твое -- и больше ста выбью.
-- Ишь, ты -- занозистая какая! Поперед батьки в пекло. Ну, ну. Пойдем поглядим, что ты там наплевала в мишень-то. А кстати, Солоневич, -обернулся старик ко мнe, -- чтой-то стрeлков наших нeту?
"Стрeлками" у нас, на желeзкe, называли чинов военизированной охраны, набиравшейся из демобилизованных красноармейцев и охранявших перроны, склады и пути. Постоянных участников наших стрeлковых тренировок, Закушняка и Ямпольскаго, дeйствительно, не было.
-- Да чорт их знает. Обeщали быть.
Ильинскiй, видимо, сильно уставшiй на работe и голодный, сердито заворчал:
-- Снайперы тоже! Этак мы и состязанiе прокакаем. Тута всeм как один -нужно. Шутка сказать -- "Динамо"! Не сапогом, небось, сморкаются.
Недовольство его было понятным. Сравнительно недавно мы выиграли два стрeлковых состязанiя по боевой винтовкe у красноармейцев и теперь готовились к отвeтственному и серьезному состязанiю с Орловским обществом "Динамо". И отсутствiе постоянных наших стрeлков на тренировкe нервировало старика, фанатика стрeлковаго дeла.
Мнe нечего было отвeтить Ильинскому, ибо причин отсутствiя охранников я не знал. К моему удивленiю, Паша снимая ремень с руки и любовно оглаживая свою кокетливо желтую винтовку, беззаботно отозвалась:
-- Не дрефь, дядя Ильинскiй. Никакого состязанiя вовсе и не будет.
-- Это почему такое?
-- А потому, динамовцам теперь не до состязанiй!
-- И что это ты брешешь, Пашка? И откудова тебe знать? От горшка два вершка, а поди, как знает все!
Паша лукаво усмeхнулась. 415
-- Да ты не фырчи, Ильинскiй. Значит, знаю, если говорю.
-- Да ты не тяни кота за хвост, Пашка. Говори толком, коли знаешь.
Комсомолка искоса опасливо оглянулась на стоявшаго в сторонe иструктора Осоавiахима, Александрова, типичнаго партiйнаго активиста, и, понизив голос, отвeтила:
-- Забастовки помнишь?
Недавнiя забастовки нeскольких заводов из-за снятiя со снабженiя членов семей помнили мы всe. Забастовки эти были сейчас же прекращены самими рабочими, получившими сейчас же полное удовлетворенiе своих требованiй.
-- Помню. Ну, так что?
-- Ну и ну. Докопыриваются до зачинщиков. Теперь пойдут вылавливать, кого нужно.
Ильинскiй нахмурился и промолчал, задумчиво наворачивая тряпку на шомпол.
-- Ну и что? -- спросил он уже тихим голосом.
-- Да ничего. Сам понимаешь, небось. Не маленькiй! Мобилизацiя всeх сил. Теперь им не до стрeльб... Другiя мишени...
К нам подходил Александров. Всe замолкли, и старик-слесарь со злобой нажал на неподдававшiйся шомпол.
___
Вечером я позвонил в штаб ВОХР. Там пошли узнать и через минуту дежурный по штабу отвeтил:
-- Ничего, товарищ Солоневич, нельзя сдeлать. Уж придется вам обойтиться пока без наших стрeлков. Этые дни есть спецiальная работа оперативнаго характера.
О подробностях я, конечно, не спрашивал.
___
В послeднiя недeли от вокзала по городу растекались одиночками и группами оборванный, худыя, истощенныя фигуры украинских крестьян, прieхавших со своих черноземных полей сюда за хлeбом. Они ходили по улицам, стучали в окна и просили: "хоть шматочек хлeба". И эти "шматочки" давали. Я не видeл случая, чтобы такого 416 крестьянина отогнали от окна. Давали не от излишков своих: отрывали от своего полуголоднаго пайка -- то картошку, то луковку, то горсть крупы, то корочку хлeба. Было страшно и трогательно видeть худыя участливыя лица рабочих, хмуро разспрашивающих крестьян о жизни украинских сел. И этот кусок хлeба казался не подаянiем, а братской помощью. Члены "четвертаго интернацiонала" (гимн "четвертаго интернацiонала" звучит так: "Я голодный!") проявляли свою солидарность...
Тe из крестьян, у кого уже не было сил ходить по дворам и улицам, пробирались к мусорным ящикам и оттуда выгребали пищевые отбросы. Эти обезсилeвшiе люди назывались среди коренного населенiя города полным больной иронiи термином -- "санитарная комиссiя". И обычно члены этих "санитарных комиссiй", добравшись до далекаго от изобилiя совeтскаго мусорнаго ящика, уже не отходили от него живыми. Отвыкшiе от пищи желудки не выдерживали качества совeтских объедков и отбросов.
И их тeла-скелеты обычно по нeсколько дней лежали по дворам, пока не являлась подвода и не увозила их в братскую яму. Из человeческих костей строился "фундамент зданiя соцiализма"...
Постоянно мотаясь по всему узлу и городу, я успeл втихомолку сдeлать нeсколько снимков с этих страшных картин. Снимки эти были с нами во время второго побeга.
Мы не успeли переправить их во-время за-границу, и так как, с точки зрeнiя ГПУ, такiе снимки были абсолютно достаточным матерiалом для разстрeла, то во время побeга они были помeщены в самом безопасном мeстe.
Этим мeстом считался у нас заднiй карман Юриных трусиков -- не брюк, а трусиков.
"Пока-де там что -- меня будут обыскивать послeдним. На крайнiй случай я даже съeм их", -- увeренно говорил Юра, когда мы обсуждали возможности провала. Мы не учли одного, что послe ареста нас могут заковать в ручные кандалы. И я видeл потом, как блeден был Юра, когда наручники связали кисти его рук, и он не мог добраться до своего кармана...
Но когда нас по ленинградским улицам везли на Шпалерную в ДПЗ, он улыбался. 417
-- Олл райт, -- коротко отвeтил он на тихiй вопрос о снимках.
Уже потом, когда мы послe приговора сидeли в пересыльной тюрьмe, Юра сообщил, как цeной мучительнаго напряженiя и выворачиванiя рук он все же ухитрился достать эти снимки из кармана и опустить их.....
-- Куда? В уборную?..
Похудeвшее, осунувшееся лицо Юры, такое странное без обычной взлохмаченной копны черных волос, осклабилось.
-- В уборную? Ну, нeт... Какой-нибудь путевой сторож найдет, и что дальше? Сдаст по начальству. И там долго ли догадаться? Я их засунул за окно вагона -- туда, гдe будут опущены вторыя зимнiя рамы. Выцарапай-ка их оттуда!..