Но одними репрессиями, грубым лобовым антикоммунизмом подавить современное демократическое движение невозможно. Буржуазная идеология и пропаганда ищут новые формы воздействия на умонастроения студенчества и молодой политизирующейся интеллигенции, которые способствовали бы расколу движения и его полной ликвидации. С ними объективно смыкаются различные троцкистские, маоистские и прочие ультралевацкие группировки, которые своей деятельностью наносят существенный ущерб движению, препятствуют достижению его единства. Все они пытаются воспользоваться политическими просчетами как леворадикального студенческого движения, так и движения за свободу и равноправие негритянского населения, паразитируя на массовом народном подъеме. Основная ставка делается на неоднородность «нового левого», на низкий уровень политического сознания многих его участников, на их смутное представление о классах и классовой борьбе, об истории революционного движения, на традиционный американский индивидуализм, на расовые предрассудки, антикоммунистические наслоения.
Но все большее число представителей «нового левого» отвергало антикоммунизм, на своем опыте убеждаясь, что он является главным средством раскола и разобщения сил демократии и прогресса. И тогда громадное число буржуазных социологов, от открытых антикоммунистов до утонченных либералов, включилось в кампанию борьбы против «нового левого» движения, предлагая свои рецепты по возвращению непокорной, бунтующей молодежи в лоно «закона и порядка», в общество, основанное на ценностях «американского образа жизни».
Буржуазные идеологи, государственные и политические деятели пытаются убедить студентов отказаться от «насильственных действий», уверяют в полном понимании их стремления запять достойное место в современном обществе и вместе с тем стараются вбить клин между руководителями и членами «новых левых» организаций.
В меморандуме о «новом левом» движении, подготовленном одним из комитетов сената США, содержался ряд рекомендаций, выдержанных в подобном тоне. В нем, в частности, указывалось: «Вероятно, лидеры за некоторыми исключениями неисправимы. Но не следует выбрасывать из поля зрения десятки тысяч невинных, идеалистически настроенных молодых людей, которых лидеры «нового левого» держат в настоящее время в тисках. Наоборот, есть все основания надеяться, что подход с пониманием и симпатией поможет этим тысячам честных молодых людей, считающих себя ныне частью «нового левого движения», преодолеть свою враждебность к обществу и посвятить свой талант не бессмысленной задаче ломки и разрушения, а задаче созидания и совершенствования».
Тех же результатов, но не лестью и заигрыванием, а другими способами, стремятся добиться представители другого направления американской буржуазной социологии, уделяющие большое внимание исследованию бунта молодежи. Для многих из них исходным моментом служит концепция о плюралистичности современного мира, об однотипности индустриального общества. В частности, Збигнев Бжезинский и Самюэл П. Хантингтон развивают идею о том, что «идеологические и политические требования должны быть ограничены», что «индустриализация создает изобилие», которое «подрывает политическую дисциплину и идеологическую ортодоксальность». Такое положение, по их мнению, характерно якобы для Советского Союза, где с успехами индустриализации возникло большое число социальных групп, заполнивших ранее существовавший «вакуум» и оказывающих все возрастающее воздействие на политическую систему. «Впредь функция партии, — пишут они, — будет состоять не в том, чтобы навязывать самой системе новые требования, а в выполнении роли посредника, маклера, подобно той, которую играют правительства и политические партии в западных демократиях».