— Пошевели своих людей, что у князей Михаила и Владимира Воротынских. Не верю, чтоб не замешаны были братья в крамоле.
— Князь Михаил Воротынский ни с кем сношений не имеет, только часто наедине беседует с настоятелем.
— Вот видишь!
— Князь Владимир будто бы задремал. Из палат своих — никуда. Гонцов тоже ни к кому не шлет.
— За нос водит! Не иначе! Приглядись пристальней.
— Хорошо, государь.
— Остри око еще и на князя Горбатого-Шуйского…
— Тоже рода Владимирова? — словно невзначай выпалил тайный дьяк. — Воевода славный умом и мужеством, герой Казани…
— Не тебе, дьяк, ценить рабов моих! Иль жизнь наскучила?! В пыточную захотел?
Ему ли хотеть. Нет, конечно. Больше уж не возражал, укладывая в памяти всех, кого называл государь, без пререкания. А если недоумевал или жалел, то только про себя.
Наветы готовились со спешкой: полгода не прошло, а у царя имелся в руках уже повод начать розыск. С помощью пыток. И вот тут счастье, можно сказать, привалило братьям Воротынским: одна из одоевских станиц перехватила письмо Сигизмунда Девлет-Гирею, в котором польский король звал крымского хана воевать Россию. Для царя Ивана Васильевича это был знатнейший подарок. Дело в том, что он думал породниться с Сигизмундом и послы российские выбрали в невесты младшую сестру Сигизмунда — Екатерину. Король польский возжелал подарок за невесту потребовать безмерный: Новгород, Псков, Смоленск и полный отказ от Литвы. Тогда, как он уверял, наступит вечный мир между двумя державами.
Послу королевскому, естественно, отказали, сватовство расстроилось, но Сигизмунд продолжал настаивать на своем, обвинял российского царя в захватнических устремлениях, себя же провозглашая миролюбцем. Эту мысль Сигизмунд усиленно навязывал всем королевским домам Европы, а Иван Васильевич, зная об этом, ничего противного не предпринимал, упрекал лишь Сигизмунда в том, что тот хочет присвоить древние достояния русских царей, а этого он, самодержец всей России, не потерпит, ибо цель имеет святую: вернуть свое, защитить православных от ига католического.
Перехваченное сторожами письмо полностью разоблачало двуличие польского державного двора, и Иван Васильевич тут же повелел составить с него списки, затем немедленно отправить их и самому Сигизмунду, и императору, чтобы тот оповестил весь христианский мир о коварстве польского короля, призывающего неверных лить кровь христиан.
Но не только то, что одоевскими казаками-лазутчиками перехвачено было письмо важное, повлияло на судьбу Михаила Воротынского и, следовательно, на судьбу его брата Владимира, но, пожалуй, главным оказался рассказ дьяка Разрядного приказа, который самолично доставил перехваченное письмо государю.
— Уж как я, государь, старался найти изъян в порубежной службе, однако не мог. Засеки — любо-дорого. Где особенно ходкое место, по второму ряду сработаны, а между засеками — волчьи ямы. Ловко устроены. Даже знать будешь, все одно не вдруг разглядишь. Сторожи — что тебе крепости. Станицы шарят по Дикому полю денно и нощно. Везде глаза и уши. А когда похвалил я за службу Никифора Двужила и его верных пособников, сына Косьму да Николку Селезня, все трое в один голос: князя Михаила Воротынского повеления исполняем. От его, мол, разума все так ладно идет. От его воеводского умения.
После той беседы с дьяком Разрядного приказа царь Иван Васильевич окончательно решил повременить с расправой над князьями Михаилом и Владимиром, но тайному дьяку никаких повелений не дал: пусть глядит в оба за князьями, пусть готовит навет. На будущее вполне пригодится. А сейчас нужно было устроить крепкую охрану и оборону южных украин, лучшим же для этой цели виделся Ивану Васильевичу князь Михаил Воротынский.
Вызывать, однако же, своего ближнего слугу самовластец не торопился, и опальная семья продолжала жить в постоянном ожидании лиха.
Особенно навалился душевный непокой на князя Михаила Воротынского, когда посланец митрополита привез повеление настоятелю немедля скакать в Москву. Посланец ничего толком сказать не мог, ибо знал только то, что царь всей России великий князь Иван Васильевич отъехал из Москвы с женой, с детьми и со всей казной. Для охраны взял тысячу человек, но не из своего царева полка, а по указу Малюты Скуратова дворян безродных.
Ни одного князя или воеводу с собой не взял, не взял и бояр думных.
Именно это обстоятельство смущало и беспокоило особенно: что задумал самовластен,?! Отчего бояр оттолкнул?! И князей-воевод?!
Полный месяц прошел, прежде чем архимандрит вернулся. Воротынский вышел встречать его вместе с монастырской братией, вместе со всеми ждал и его первого слова; настоятель же, вылезши из возка и осенив себя крестным знамением, сказал лишь облегченно: «Вот и слава Богу, что дома». Благословив братию монастырскую, повелел исполнять каждому свой урок.