Когда уже невтерпеж стало, вновь опустился на снег, только теперь не лицом вниз, а на бок. И ничего. Боль даже утихла чуток. Полежав немного, попытался сесть. Удалось. Он покачивался, как маятник, но сидел. Перемогая боль. Больше не ложился.
И вот он уже на ногах: стоит, опершись плечом о белоствольную березку, и аж дыхание перехватывает от нестерпимой боли.
«Крепись! — сам себе велит кузнец упрямо. — Крепись!»
Много времени простоял он у спасительной березки, выдюжил, перемог себя и сделал первый шажок. До ближайшего дерева. Ничего, терпимо. Есть сила! Есть! Шаркай теперь лыжами от ствола к стволу до самой опушки. С передышками, конечно.
Возник даже в мыслях наглый вопрос: «А как с капканами? Мучиться будет зверь, если попадет». Но разве до капканов теперь, до поля бы добраться!
«Бог простит. В город спешить надобно».
Легко сказать — поспешить. До опушки добрел с горем пополам, а как оторваться от последнего дерева и шагнуть в чистое поле? Духу не хватает. Солнце уже поднялось изрядно, лучится ласковым теплом, наст мягчит. И ветерок легкий, ласковой теплотой обвевает. Весна-красна. Дух поднимает, но не настолько, чтобы смелости хватило двинуться по полю.
Только нельзя торчать на опушке вековечно! О коварстве татарина непременно нужно поведать Двужилу. Чем скорее, тем лучше. Глядишь, удастся перехватить, если послать конников к Одоевской и Белевской засекам. Не минует он их, супостат проклятый.
Набрался наконец кузнец смелости, оторвался от березы и — зашаркал лыжами, подминая повлажневший снег.
«Слава Богу!»
Только рано поблагодарил кузнец Всевышнего: десятка два саженей прошагал и — словно косой подкосило.
Очнулся не вдруг. Солнце совсем высоко. Пригревает. Попытался приподняться, ломота в голове нестерпимая. Все пришлось повторять точно так же, как в лесу. А когда все же смог зашаркать лыжами по мягкому снегу, увидел, что от крепости скачут конники. Заметили его, силившегося встать, вратники со сторожевой башни. Вот теперь действительно слава Богу!
Когда сообщили Никифору (тот находился в зелейном амбаре у мастеров, которые круглые сутки варили в зелейных варницах порох), он тут же поспешил к Золоторуку.
— Что стряслось? Татарин убег?
— Да. Оплошал я. И то сказать, откель столько коварства. За родного сына держал, а не за раба. Вот за это — отблагодарил.
— Ты скажи, гать на Волчий остров ведома ему?
— Я ему вроде сказывал, когда за добычей хаживали.
— А про тыльную тропу?
— И про нее знает. Только, думаю, еще недельку-другую везде болото можно осилить, если в плетенках.
— И про это знает?
— Должно быть.
— Да-а-а! Впрочем, нынче весна ранняя, да и зима стояла сиротская, болото уже задышало. Через неделю, думаю, пусть суются на плетенках. Там им и крышка, С плетенками вместе.
— Его перехватить бы. Он в те дни, когда ты казну и княгиню отправлял, бегал на добычу. Не углядел ли чего подлец неверный?
— Пошлю на Оку. Пару станиц. Глядишь, приволокут.
— Может, с кем сговор имел?
— Думка есть такая. Велю всех пленников, даже кто крещеный, в тайничную. Оковать в цепи и под замок. Попытаю их.
— Новокрещеных не следовало бы.
— А они, как Ахматка тебя, кистенями по затылку?! Нет, не станем рисковать. Если не виновны, не обидятся. Да и Бог нас простит: не крамольничаем, а за веру христову стоим. Да и перед князем за вотчину его, за люд православный я в ответе. Как же мне промашку допускать. Может, новокрещеных не станем железом пытать? Верно. Поспрошаем только. — Помолчал не много, потом спросил: — Ковать сможешь? Молотобойца возьми из тех, кто дроб льет. Выбери, какой приглянется.
— Отлежусь сегодня. Только, воевода, знахарку покличь. Настоя бы какого да мази.
— Я уже послал. Будет тебе знахарка.
— Тогда с утречка в кузнице.
— Вот и ладно. Пойду насчет Волчьего острова распоряжусь.
Никифор окончательно решил сегодня же послать на остров еще часть дружины, дать ей в помощь казаков. Отрядил и плотников, чтобы спешно укрепляли стену вокруг терема. Боям повелел ни шагу из терема. Ни в какие заставы. Чтоб готовы были насмерть стоять, но нападение врага, если оно случится, отбить.
Никифор был уверен, что в самом худшем случае на остров большие силы пробиться не смогут.
(обратно)ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Левое, немноготысячное крыло крымского войска обступало Белев и Одоев неспешно, волоча с собой стенобитные орудия, и лишь казачьи сотни да отряды легких татарских конников шныряли по округе, грабя, хватая полон и сжигая деревни, погосты и хутора. Основная сила двигалась по Дикому полю тоже не очень-то прытко, и не только потому, что была обременена тяжелым осадным снаряжением, турецкими пушками, большим караваном вьючных верблюдов и лошадей не только с провиантом для людей, но и с кормом для коней, без которого нельзя обойтись еще несколько недель потому, что слишком много было снега и в степи, и в перелесках и низинах, где особенно высока прошлогодняя трава, но еще и потому, что Мухаммед-Гирей под страхом смерти запретил до его появления кому-либо отдаляться от Ногайского тракта, кроме малого числа разведчиков, не имевших право тревожить пахарей, объезжая стороной и их, и поселения, и крепостицы. Основная часть крымского войска даже не знала, где будет нанесен удар по урусам.