— Мои монахи и послушники знакомы с ратным делом. Послушание у них у всех, кроме основных, пару раз в неделю набираться ратной ловкости и меткой стрельбе из луков и самострелов. Более сотни станут на стену. Только хватит ли?
— А если принять за свои стены слободских из Зелейной, Ивановской и Козьмодемьянской? Мужей в доспехи обрядить, топоры боевые и шестоперы выдав, баб же определить к кострам с кипятком и смолой. Можно, чтобы они же на стену кипяток и смолу подавали. Кольчугами, топорами и шестоперами Серпухов поделится, да и я расстараюсь.
— Без нужды. В монастырских кладовых добра этого с избытком.
— Тогда ладно будет. Стены ваши только пониже Серпуховских, но тоже из тесаного подмосковного камня. Не прошибешь даже тяжелыми стенобитными пушками. Устоите. Можно будет даже вылазки делать. Я воеводу над своими сотнями настрою.
— Есть у нас тайный выход. В бор идет. Оттуда можно тихонько, с Божьей помощью, подбираться к стану басурманскому. Панику наводить. Но главное — пушкарям карачун.[235]
— Слово воеводы.
— Мы в многострадальной России не только служители Божьи, более — ратники. С крестом и мечом в руке.
Еще какое-то время обсуждали они, что необходимо сделать, чтобы основательно встретить ворогов, и что не менее важно, распустить слух, будто в монастыре полная тысяча ратников, когда же обговорили, как им виделось, все, игумен пригласил гостя в трапезную.
Из Владыченя монастыря путь князя Михаила Воротынского — в Высоцкий. Перевозчик у переправы ждал князя с его стремянными и малой дружиной. Ловко отчалил и поставил плот боком к речным струям. И тут князь с вопросом:
— Если татары подходят, ты как с перевозом поступаешь?
— Рушу от Владычень-монастыря, не оставляя возможности скоро восстановить. Пособляют обычно чернецы из Владыченя. После чего — сам в лодку. Она у меня спрятана в укромном месте. На ней к причалу у Высоцкого монастыря. Там с чернецами и послушниками тоже все ломаем, вытаскиваем витой проволоки канат и — за стены монастыря. При нужде шестопером орудую. — И спросил вроде бы с привычной будничностью: — А что? И нынче ждете басурман?
— Ждем. К лету ближе. Большой полк, как всегда, в Серпухове, а вот на Воскресенской и Афанасьевской горках в зажитьях[236] нынче ставить некого. Маловато силенок.
— А как же Серпуховку перекрыть? Татары по этой дороге любят ходить. Мы ее меж собой крымской зовем. И то сказать: беги до погоста Молодей на Воскресенье. И на Подол-Пахру ловко идти. Козловский брод не помеха. Не угнаться за татарами, если ходко пойдут. Изгоним, как в прошлом году.
— Верное твое слово, но по одежке приходится вытягивать ножки. Уповая, что не возьмут крымцы Серпухов штурмом, а не взявши его, не побежит Девлетка к Москве. А коль задержится Девлетка у Серпухова, царь с подмогой подоспеет. Из Великого Новгорода. Но более на то уповаю, что по Калужской пойдет крымская рать. Через Наро-Фоминск. Вот на Наре соберу кулак. Подмога тоже туда подойдет.
— Если так, то ладно сложится. А если побежит мимо Серпухова?
С бродником князь завел разговор не ради того, чтобы почесать язык, а со смыслом: перевозит бродник множество самого разного люда и наверняка не удержится, чтобы не похвалиться новостью, услышанной от самого главного воеводы. И пойдет гулять молва по всему Серпуховскому уезду. Соглядатаев же крымских здесь достаточно, да и предатели, как в прошлом году, могут найтись. Вот и дойдут до ханских ушей эти «очень важные» сведения, дойдут до ушей и главного воеводы крымской рати Дивея-мурзы, который на их основе изберет главной дорогой Серпуховку, а именно этот путь князь Воротынский считал самым удобным для воплощения в жизнь своего замысла.
А зажитья для полковых станов князь Воротынский и в самом деле на горах Воскресенской и Афанасьевской собирался оставить пустыми, новый, тайный стан намерен был оборудовать верст на двадцать ближе к Москве в глухом лесу, да и не близ Серпуховки, а почти посредине между Серпуховской и Калужской дорогами.
Паром мягко прильнул к пристани, коней свели в поводу, и князь не сел в седло, решив идти до монастыря пешком. Большую часть малой дружины он отправил в Серпухов. В свою усадьбу, наказав старшему:
— Передай губному старосте[237] и городовому приказчику, чтоб к завтрашнему утру собрали бы посадских старост. Всех до одного. Я переночую в монастыре.
— Иль у себя не лучше? — усомнился старший.
— Вестимо, лучше. Только важнее не обидеть монастырь.