— Зови обоих, — подчеркнуто буднично воспринял сообщение Фрола князь Воротынский, словно говоря этим своему стремянному, как нужно себя держать в этой обстановке, — зови, зови.
Вести весьма неутешительные: два тумена ногайской конницы начали переправу на Сенькином броде, смяв невеликий заслон. Лишь лодьи разят переправляющихся, но остановить они ногайцев не в состоянии. Первые их сотни уже вышли на Серпуховку. Ведет их мурза Теребердей.
— В моей дружине до времени оставайся, — выслушав гонца от Сенькиного брода, повелел князь, затем спросил второго гонца: — У вас как?
— То же самое. Дивей-мурза с туменами. Заслон побит. Две лодьи потоплены. В обход Серпухова пошли те, кто уже переправился. Мимо Опричного полка, похоже, намереваются прошмыгнуть.
— Не прошмыгнут. Опричный воевода Штаден у них на пути встанет.
— Сил-то у Штадена — кот наплакал! — воскликнул Фрол.
— Достанет. Ты вот что, не паникуй, а зови первого воеводу полка Правой руки князя Федора Шереметева.[244] — И добавил спокойно: — Все идет так, словно сам Господь Бог над нами руку свою простер.
Зачем он все это сказал? Фрол не посвящен в его замыслы, и будь он даже честнейшим слугой, все едино удивился бы благодушию главного воеводы, мимо которого крымцы двинулись уже к столице России, а он довольный-предовольный. Для Фрола же слова эти княжеские — драгоценный козырь.
«Запомнить это непременно нужно, — решил он про себя. — Крамольничает!»
Поспешил, однако же, выполнить распоряжение княжеское.
Когда князь Воротынский получил известие о приближении татар к Туле, он повелел прислать от каждого полка младших воевод для связи, первому же воеводе полка Правой руки сделал особое повеление: поспешить в ставку лично, ибо с ним предстоял очень трудный разговор. И очень важный. Такое гонцам не доверишь.
— Что, князь Михаил, прут сарацины через переправы, а мы сложа руки сидим сиднем?! — не то спросил возмущенно прибывший на зов Федор Шереметев, не то упрекнул главного воеводу по старой дружбе. — Непохоже на тебя, князь!
— Садись, объясню все, — пригласил Михаил Воротынский князя, а затем повелел Фролу: — А ты покличь младших воевод, от полков которые. Как мы покончим с боярином дело, первым пусть заходит от Левой руки. Потом уж — от Опричного.
— Понятно, — неопределенно ответил Фрол Фролов и с явной обидой на то, что его выставляют за дверь, отправился выполнять княжеский приказ.
— Ничего ему не понятно, — проговорил князь. — Да и тебе, боярин Федор Шереметев, воевода знатный, тоже пока ничего не понятно. Слушай меня, умоляю тебя, без возмущения. Пойми, чести ради нашей, жизни ради, России ради мои повеления. А к тебе еще и личная просьба…
— Иль не грудью встретить ворога, путь ему заступив?
— Именно не грудью. Бежать тебе придется. Спешно выводи полк на Серпуховскую дорогу и встань у Лопасни на холмах. Затей сечу, но не завязни в ней. Передовых нехристей бей, а как главные силы Дивей-мурзы попрут — дрогни. Да так, чтобы поверил тебе хитрый татарский воевода, будто ты и в самом деле труса празднуешь…
— Позор роду моему. Иль ты, князь Михаил, другого на эту роль не сыскал?!
— Не сыскал. Тебе да князю Одоевскому верю, как самому себе, вот и решился на такое. А позор от потомков? Они, Бог даст, не без голов будут. Нам же с тобой сейчас не о позоре думку надо иметь, а о том, как Россию спасти. Сил у нас супротив крымцев менее половины, грудью-то устоять сможем ли? Вот нам и следует хитрить, хитрей хитрого действовать, чтоб и голов не сложить своих, и Девлетку побить, как пса паршивого. Оттого и Богом молю, поступай так, как я велю, с полным радением, без обиды на меня, — сделал паузу, ожидая, что ответит на это Федор Шереметев, но тот молчал, и тогда Михаил Воротынский продолжил: — Бежать, однако, беги не без головы. Загодя тысячу поставь заслоном. Да не одного тысяцкого оставляй, а князя Никиту Одоевского приставь к нему. Вот им стоять насмерть, пока ты весь остальной полк уведешь влево от дороги. Я с Большим полком следом за Девлеткой пойду, на дневной переход отстав. У Молодей встану, возведя гуляй-город и подтянув туда весь большой огненный наряд.
— Ишь ты! Кусать, стало быть, станем и дразнить, — вполне удовлетворенно воскликнул Шереметев. — Пусть, стало быть, он в догадках теряется, где мы и сколько нас. Потом заставить на себя повернуть. И — под самое ему девятое ребро!
— Верно. Одно прошу: лишь князю Одоевскому перескажи весь план, пусть даже тысяцкие не ведают его. Приказ отдавай в самый последний момент, что кому делать.
— Да уж само собой. Девлетка проведает о твоем плане, все вверх тормашками пойдет.