Князь Михаил Воротынский даже воспроизвел мысленно тот разговор, который наверняка произойдет в шатре Девлет-Гирея. Дивей-мурза убедит хана повременить еще день-другой, вдруг полки русские решатся на главную битву, а если не решатся, то послать на них три-четыре тумена, остальные же силы вести на Москву.
«Иного не свершится! — уверенно думал Воротынский. — Не может Дивей-мурза поступить иначе. Не может! Нужно готовить знатную встречу туменам. Чтоб отбить охоту даже мыслить о Москве».
И в самом деле, закончится бой с нехристями удачно, если станет Девлет-Гирей и дальше плясать под его, Воротынского, дудку, не смажут пятки крымцы от гуляй-города, а вцепятся в него зубами, обложат со всех сторон, если же одержат верх крымцы, пойдут тогда тумены к столице России и ничем им уже не помешаешь. Такого допустить нельзя!
Главное — встретить татар до того, как они приблизятся к гуляй-городу на полет стрелы и станут, кружа множеством каруселей, разить тучами стрел защитников крепости, особенно стараясь попасть в пушкарей и стрельцов. Меткие стрелки, очень меткие, этого у них не отнять: на полном скаку попадают в ту часть шеи, которая не защищена бармицей, или в глаз.
Поставить стрельцов-самострелыциков, как казак-воевода Боброк в Куликовской сече сделал? Ловко вышло тогда: кованый болт самострельный разит втрое дальше обычной стрелы, играючи прошивая кожаные татарские панцири.
Проверенный тактический прием. Он в свое время перевернул все с головы на ноги. Отборное рыцарское войско Франции — «Золотые шпоры», посланное усмирить восставших ремесленников Куртра[250] во Фландрии, впервые в истории Европы потерпело полное поражение. Прежде такие походы рыцарей оканчивались поголовной резней черни, а тут она, чернь, вооруженная арбалетами и построенная фалангами, встретила рыцарей коваными стрелами. Жалкие крохи остались от грозного королевского войска.
Лиха беда — начало. Талантливые полководцы сразу смекнули, что будущее — за массированным огнем арбалетов. Битва под Кресси[251] это подтвердила полностью: английские горожане-ремесленники и земледельцы разгромили в пух и прах цвет французского рыцарства.
Но англичане выставили десять тысяч стрелков против тринадцати тысяч рыцарей, а что у меня? Три тысячи. Против тридцати или сорока. У Боброка тоже поболее стрельцов было… А мне что, на гибель их ставить?..
Иного, однако, пути, чтобы сбить порыв крымцев, князь Михаил Воротынский не находил.
Несколько пушек поставлю по бокам и в центре. Сотни две стрельцов с рушницами добавлю! Сам их поставлю! Настоятель походной тафтяной церкви молебен отслужит…
В первый августовский день заря от зари уже перемежается темнотой, вот и пришлось зажечь свечи, чтобы еще и еще раз вглядеться в подробнейший чертеж местности, подготовленный Логиновым, вспомнить все виденное в прежней поездке сюда, к месту главного сражения. Тогда еще он назвал Рожаю переплюйкой, но тогда он не с такой остротой воспринимал ее неширокость и маловодность.
А Никифор Двужил, с кем он решил посоветоваться, словно подслушал мысли главного воеводы, его терзания:
— Не очень великая помеха, но берега топкие, тальниковые, строй смешают. Вот бы туда полк выставить.
— Полками швыряться не могу, а стрельцов там поставлю. Завтра же с рассветом сам выставлю их. Как мыслишь, учитель мой?
— Не завтра, а уже сегодня. Гляди, рассветает. Только, думаю, не рано ли? Лазутчиков бы дождаться с известием, что Девлетка повернул на нас. А впрочем, рано — это не поздно. Ертоул шалашей понаставит для отдыха на случай задержки крымцев. Возьми и меня с собой, вдвоем сподручней место определять.
— Хорошо. Пойди теперь сосни малое время. Князь Воротынский тоже, потушив свечи, прилег на перину лебяжьего пуха, которая ласково приняла уставшее тело. Дрема склонилась было над отягощенной думами головой воеводы, но тут в дверь опочивальни постучали, вошел Косьма Двужил, не ожидая позволения.