Во многом был прав князь Воротынский, определяя, куда нацелят татары свой главный удар. Верно и то, что осада Одоева, Белёва и Воротынска — отвлекающий маневр, но князь плохо еще знал Мухаммед-Гирея как полководца, потому и не учитывал многого, в том числе главного — возможность еще одного отвлекающего удара, который окончательно расстроит управление русскими полками, внесет сумятицу и посеет в конце концов сильную панику. Князь не знал, что Мухаммед-Гирей, оставив брату половину своего войска, уже переправляется на правый берег Волги, чтобы через три-четыре дня прибыть в стан главных сил и послать оттуда три тумена на Каширу, затем в разрез между Серпуховом и Коломной — на Москву, но ее пока не тревожить, а грабить и жечь села, монастыри и крепостицы западней Москвы. В случае встречи с крупными русскими силами, не вступая в решительное сражение, уводить их, заманивая на Уг-ру, чтобы там, соединившись с осаждавшими города в верховьях Оки туменами, дать бой. Или уводить преследователей дальше и дальше в степь. В качестве главной силы этого удара Мухаммед-Гирей наметил сделать казаков атамана Дашковича и ногайцев.
Коварный план. Рассчитанный на то, что князь московский не сможет ополчить достаточно сил, чтобы противостоять рати Тавриды и Казани, рати, которая опустошит русские земли, поставит Москву на колени и возвысит Орду. Под его, Мухаммед-Гирея, царствованием.
Неведом был этот план князю Ивану Воротынскому, который в одном твердо уверился: главный удар басурманы нацелят на Коломну, поэтому князь Дмитрий Вельский ее оголяет неразумно, но в глубине души он даже был доволен, что двинувшиеся к Одоеву полки отгонят татей от его удела, где со дня на день должен родиться у него наследник.
К исходу следующего дня прискакал к князю гонец от Никифора Двужила. Тот извещал, что княгиня на острове, что Одоев и Белев обложены, но к его, князя, уделу крымцы пока не подошли, а коль скоро пожалуют, город готов и держаться в осаде, и отбивать нападения. На Волчьем острове тоже храбрые ратники. На всякий случай укреплена стена вокруг Охотничьего терема. Татар, однако, тумен, да тысячи две казаков запорожских, и они вполне могут застрять под Белёвым и Одоевым и не подойдут к Воротынску.
— Слава Богу! — довольно проговорил князь, выслушав гонца. — Авось минует чаша горькая мой удел.
Не миновала. Хотя действительно ни бек[92] тумена (а тумен действительно был один), ни нойоны не намеревались двигаться дальше Одоева. Здесь, грабя и хватая полон, думали они дождаться либо появления заманивающих русскую рать ногайцев и казаков, либо иного какого приказа от МухаммедТирея. Поправку в это намерение внес бежавший из крепости Ахматка. Он не пошел на Перемышль и Лихвин, где, как справедливо предполагал, его могли ждать на переправах разъезды княжеской дружины, а отклонился на запад и, обойдя Козельск, по берегу Жиздры вышел к Брянским лесам, где уже не ставилась сторожами засека, поскольку тот лес и без того непроходим для татарской конницы, и с тыла пришел на Сенной шлях, где сразу же встретил своих.
Приняли его поначалу за лазутчика, ставшего за время плена верным слугой гяуров, тем более что он не стал разговаривать, несмотря на камчу[93] и угрозу переломить хребет, ни с десятником, ни с беком сотни, хотя тот прижег ему ягодицу раскаленным на костре клинком, — Ахматка требовал, чтобы его отвели либо к темнику, либо, на худой конец, для начала к беку тысячи.
Воины ржали, как жеребцы:
— Минбаши ему подавай, а то и самого темника! С юз-баши[94] не хочет говорить! Знатная, видать, ворона! А на вертеле ты не хочешь поджариться?
Но юзбаши рассудил трезво:
«От минбаши и даже темника не укроется, что сотня моя поймала перебежчика, узнают они и что просил он встречу с ними. Отвечать мне, а не этим безмозглым баранам», — и резко одернул гогочущих своих ратников:
— Хватит! Дайте коня, чапан[95] и сапоги перебежчику. Я сам повезу его к тысячнику. А может, к темнику.
Сотник и в самом деле осмелился повезти Ахматку к темнику и верно, как оказалось, поступил. Темник, оставшись поначалу наедине с Ахматкой, вскоре крикнул юзбаши.
— Послушай, что говорит бежавший из плена правоверный.
Ахматка держался гоголем. А как же иначе: сотник пытал его, а темник поверил с первого слова.
— В крепости только дружина князя. Воевода людишек посошных собрал, но разве они ратники?!
— Урусуты упрямы и храбры, — возразил сотник. — Смерд[96] дерется не хуже дружинника.
— Я сказал тебе: слушай, — одернул сотника юзбаши, — значит — слушай!