— Погодим. Оно как: впереди казаки, а сзади — татарва. Да и шевеление заметят лазутчики. А нужно ли прежде времени? Из самострелов уложим, как поближе подойдут.
— Эка уложим. А вон, гляди, еще трое вдали.
— Все одно — погодим.
Трудно сказать, разумно такое решение или нет. Чего вроде бы тянуть с вестью, тем более что конь оседланный саженях в тридцати за деревьями и ерником, прошмыгнуть туда, не выдавая себя лазутчикам, пара пустяков; но старший не хочет пока беспокоить своего воеводу, тем более что тот никакой подмоги не пришлет. Есть их здесь полторы дюжины, им и держаться. Болтов каленых для самострелов припасено весьма изрядно. Чего ж паниковать. Ни справа, ни слева стену не обойти, болото уже совсем проснулось, а солнце вон как припекает, расправляясь с похудевшим сильно снегом, который вон как водой напитался — не снег, а каша-размазня.
Осмелились лазутчики двинуться вперед, к стене, чавкая сапогами по каше, еще не успевшей полностью стечь с бревен гати и вовсе их оголить. Это — хорошо. Не углядят ловушку. С бревен да — в трясину. Пока станут выкарабкиваться на гать, стреляй без спешки. А убитых болото само засосет. Только первых не стоит подпускать к тому месту, где гать разобрана. Раньше встретить калеными стрелами-болтами из самострелов.
Так и поступили. Не выказывали себя до тех пор, пока лазутчики не подошли саженей на полсотни. Оно, конечно, и раньше встретить можно, болт жалит намного дальше, только меткость тогда не та, а ближе — верней. Сразу несколько лучников показались в стрельницах, привычно прицелились и — со свистом унеслись навстречу непрошеным гостям железные стрелы. Две стрелы пронзили щит идущему впереди, впились, больно ударив в грудь, защищенную такой же воловьей кожей, но пробить нагрудник сил не хватило. Второй же лазутчик упал замертво со стрелой в шее. Попятился передовой казак, прикрываясь щитом, ожидая с тревогой нового залпа, только никто больше не стрелял. Будто никого и не было за стеной. Старший повелел:
— Не тратьте болтов. Пущай докладывают своему атаману. — Потом добавил: — Вот теперь и голове Шике можно весть подать. Я сам поскачу. Нескоро, прикидываю, появятся вороги. Успею обернуться.
Шика, выслушав доклад урядника, остался вроде бы доволен:
— А то думаю, чего не жалуют?
Появилась, таким образом, у него возможность проявить себя, заслужив тем самым благодарность княгини, но особенно князя, когда тот воротится в свой удел.
— Схожу уведомлю княгиню.
Уверенно пошагал в княжий терем. Как властелин. Дородный. В плечах — косая сажень. Его содружинники не зря окрестили Пересветом. И не только за осанистость и силушку нерастраченную, но и за спокойствие и ровность в любых условиях. Может, и металась его душа в трудную минуту, но никогда он это смятение внутреннее не выказывал. Как вот и сейчас. Словно нес княгине самое что ни на есть приятное сообщение.
Встретился он с ней на резном крыльце. В теплой она накидке, бережно поддерживаемая няньками. Погулять пошла. На том повитуха настояла. Она каждый божий день требовала, чтобы княгиня по целому часу прохаживалась по дорожкам двора, которые были тщательно вычищены от снега, чтобы, не дай Бог, княгиня не поскользнулась. Сидор Шика поклонился поясно.
— Дозволь, матушка-княгиня, слово молвить?
— Говори, Сидор. Я слушаю.
— Появились, матушка, вороги на гати. Передовыми — казаки днепровские, литвинские. Погулять, стало быть, догуляй остатний разок, потом, пока не отобьемся, не кажи носа на улицу. От стрелы шальной кто может уберечь тебя…
— Ты сказал, засады у самых болот. Верст несколько, стало быть. Неужто сюда долетят басурманские стрелы?
— Знамо дело, не достанут. Но стену, матушка, вокруг терема и двора всего не зря готовили к обороне.
— Поняла. Только вы уж, миленькие, постарайтесь их на землю не пускать. Здесь с ними трудней совладать.
— Вестимо, матушка. Только ведь как получится.
— Мы здесь все будем молиться Пресвятой Богородице, чтоб замолвила слово перед своим сыном. Бог смилостивится.
— Ну, а пока погуляй, матушка-княгиня, вволю. А мне дозволь службу править? Тебя оберегать.
— Иди, Сидор, иди. Бог вам в помощь. Поклонился Шика низко и пошагал к дому, где размещались дружинники. Объявил подъем.
— Довольно бока мять, лень лелеять. Объявились супостаты на гати. Седлай, Данила, — обратился Сидор Шика к одному из дружинников, — коня (а их на острове держали постоянно полдюжины, чтобы и князя встречать у гати, и на дальние скрадки отвозить) и скачи к засаде у тыльной тропы.
— Не сподручней ли, голова, пеши?
— Ишь ты, пеши. Пять-то верст? Сказал: седлай, значит, повели конюхам, чтоб оседлали. Коня же ты, дурья твоя голова, саженей за полета оставь в лесу. Верно, что маячить на коне смысла нет возле засады. Поведаешь той засаде о гостях на гати и — ко мне, не медля ни часу. Я на гати пока что буду. — Потом заговорил о том, что всех касалось: — Сейчас совет проведем. С казаками и дворовыми. Чтобы все знали, что кому делать. Сбегайте, покличьте из людской всех во двор.