«Склонит голову Василий! Обязательно склонит! — со злорадством предвидел свое торжество крымский хан. — Он — данник мой! Раб!»
Мухаммед-Гирей как раз обсуждал со своим братом Сагиб-Гиреем, когда и как лучше начать осаду Кремля, переждать ли какое-то время, чтоб совсем догорели посады, или пустить по дымным и жарким еще улицам? Они уже склонялись к преимуществу немедленной осады Кремля, как ширни осмелился прервать их стратегическую беседу.
— Аллах милостив к тебе, мой повелитель. Гяуры прислали мирных послов и обоз даров от раба твоего князя Василия.
Первым желанием Мухаммед-Гирея было желание немедленно пригласить послов Васильевых в шатер, он даже сказал слово:
— Зови…
Но не докончил фразу, и ширни ждал, кого повелит хан позвать. А Мухаммед-Гирей молчал. Долго молчал. Потом заговорил..
— Поступим так, как поступали предок наш, Великий Покоритель Вселенной Чингисхан, и грозный внук его Бату-хан. Пусть послы пройдут сквозь очистительный огонь и поклонятся солнцу. Предупреди послов: кто осмелится креститься своему Богу, тому смерть неминуемая. Возьми для этого моих лучших нукеров.
— Слушаюсь, мой повелитель, — переглянулся в поклоне ширни, попятился было к выходу, но потом остановился и спросил: — А если гяуры не согласятся идти через очистительный огонь?
Метнул гневный взгляд Мухаммед-Гирей на своего мудрого советника, который сказал ему вслух то, чего опасался хан, приняв ради своей гордыни столь унизительную процедуру для послов, но не отступать же — хан не берет свое слово обратно, бросил резко:
— Тогда всем им — смерть! Порезать как баранов!
(обратно)ГЛАВА ШЕСТАЯ
— Что мне передать моему повелителю? — с ядовитой усмешкой спросил ширни князя Воротынского. — Разводить костры или повелеть кэшиктэнам[110] обнажить сабли и пустить их в дело?
— Погоди, — буднично, словно речь шла о сущей безделице, ответил Воротынский. — Дай подумать.
Каких усилий потребовалось князю, чтобы вот так спокойно ответить наглому вельможе ханскому, только он один знал. Пойти на предложенное унижение, стало быть, уже загодя поставить себя в рабское положение. Не посол великой России, а проситель нищенствующий, вымаливающий снисхождение, готовый принять любые условия.
А что делать? Разве не в тяжелейшем положении оказалась Москва и большая часть удельных вотчин князей и бояр? Разве не грянет еще более страшное наказание за гордыню и недомыслие тех, на кого надеялись россияне, кому отдавали они добрую долю своего труда и дохода лишь ради того, чтобы рать крепко оберегала порубежье. А он, Воротынский, разве не пытался вразумить и самого царя, и воеводу-юнца Вельского?! И, наконец, князя Андрея, так и не решившего поставить царев полк заслоном.
«Сами, видишь ли, с усами. Ума палата! Только дальше носа ничего не видят и мыслить с мудростью не желают! Теперь вот отдувайся за их недомыслие и трусость! Принимай позор на себя!»
Князя Воротынского так и подмывало бросить дерзко в ядовитое лицо ханского советника: «Великая Россия — не раба крымскому хану!» — но он не спешил сказать роковое слово.
Смерти князь не страшился. Любой, самой лютой. Принял бы ее с таким же достоинством, как и предок его, князь Михаил Черниговский,[111] и боярин его, Федор. Одно останавливало: пойдет ли на пользу Москве и державе его мученическая смерть?
Поступок князя Михаила Черниговского и боярина Федора достоин и почитания и подражания, только время теперь не то и условия иные. Князь, бежавши в Венгрию от батыевского нашествия, вернулся в вотчину, когда объясачили[112] все русские княжества монголы-язычники, но чтобы править уделом на законном основании, утвержденном завоевателями, нужно было получить на то разрешение золотоордынского хана. Пройти через унижения. У него выбора не было.
Многие князья проходили через огонь, кланялись солнцу и монгольским божкам-идолам, кто ради личной корысти, а кто, как Александр Невский,[113] чтобы спасти половину, почитай, России от разорения. И вот тут рассуди взвешенно, кто проявил больше мужества и разумности, Михаил ли Черниговский, Александр ли Ярославич?
Церковь возвела в ранг новосвятых мучеников и князя Михаила, и боярина Федора, ибо Господь назидал: «Тот, кто хочет душу свою спасти, тот погубит ее, а кто погубит душу свою ради меня, тот спасет ее». Поклонение любому идолу — смертельный грех. Поклоняться можно лишь одному — Господу. И еще говорил Господь, что нет пользы человеку, если он приобретет царство мира сего, а душу свою погубит. И какой выкуп даст человек за душу свою?