— В кино?
— Ага.
— Нет, спасибо, — сказал я. Я прикурил сигарету, прикрывая спичку руками. Поднесённые к моим глазам ладони были теми же ладонями, что поднимали тело Эллы, заставляя его, как книгу, открываться мне навстречу. Это создавало странное ощущение. Спичка прогорела, и я опустил руки.
— Чем же ты займёшься? Подозревал ли он? Думаю, что нет.
— Не беспокойся обо мне, — сказал я. — Я провожу вас до города, выпью с тобой и вернусь на баржу. У меня есть интересная книга.
Дождь начал ослабевать и вдруг прекратился, как будто какой-то небесный метеоролог внезапно выключил над нами кран.
— Не знаю, как ты можешь читать эти штуки, — пробормотал Лесли.
— Пойдём, — сказал Боб. — Дождь может снова начаться, так что нам стоит поторопиться.
Мы вышли из своего убежища. Отовсюду капала вода: с верёвок, с перекладин, с деревьев. А под ногами хлюпал промокший торф.
— Смотрите под ноги, — говорил Боб. — Это недалеко. Сюда. Идите за мной.
Он говорил совсем как профессиональный гид. Мы шли между двумя рядами палаток. Огни гасли дин за другим. Ярмарка закрывалась на ночь.
— Не повезло им, — сказал Лесли.
— Теперь сюда, — сказал Боб. — Уже совсем недалеко.
Он быстро шёл впереди. Лесли с ребёнком не отставали. Я плёлся позади. Свежий после дождя воздух был похож на тот, что по ночам ветер приносит с моря. Вода тихо капала с шуршащих листьев живой изгороди.
— Рядом с кинотеатром есть паб? — спросил Лесли.
Я не услышал ответа Боба. В конце дороги показались огни: высокий фонарный столб и окна, похожие на квадратные глаза.
— Теперь близко, — проговорил Боб, проведя чёрным пальцем по своей шее цвета мастики. Его серые замшевые туфли стали чёрными под дождём.
Я возвращался по главной улице, на которой почти никого не было. На берегу канала тоже никого не будет. Палуба баржи сейчас скользкая. В первый раз за этот день я почувствовал себя свободным. Ярмарка была для меня настоящим кошмаром, личной драмой: я был против своей воли вовлечён во что-то, что не имело ко мне ни малейшего отношения, вовлечён настолько, что оказался полностью отрезан от себя самого, от собственных планов. И теперь вдруг, как только я остался один, я почувствовал, что надо мною больше не довлеет никакое принуждение, и мир снова ожил для меня. Он больше не был посторонним элементом или объектом наблюдения, он стал средой, в которую я мог погрузиться с головой, чьи составляющие были просто продолжением меня самого. Другими словами, я был частью этого мира, а он — частью меня.
Похолодало. Я застегнул куртку. В голове промелькнули завитые светлые волосы женщины, стоявшей напротив меня в палатке, а потом похожие на птичьи судорожные движения бродяги. Тогда я вспомнил, что бродяга был похож на мёртвую женщину. Чего-то не хватало. И то, что осталось, это только подчёркивало.
Дождь так и не начался снова. Я прошёл мимо общественного писсуара. Я чувствовал враждебность во взглядах околачивавшихся возле него нескольких бродяг. Мне всегда казалось странным, почему они предпочитают стоять именно в таких местах. Группами или поодиночке они курят и убивают время. Один из них засмеялся. Он что-то сказал, но я не расслышал. Мимо на велосипеде проехал полицейский. Забавно — я всегда замечаю полицейских. Шины с плеском рассекали лужи, разбрызгивая грязную воду, а плащ стража порядка раздувался у него за спиной, как шатёр. Скорее всего, он ехал домой.
Потом я вышел на дорогу вдоль живой изгороди. Думаю, это был боярышник. Я слышал, как с него капала вода на траву и папоротник под моими ногами. Из канавы вылез кот, он понёсся по дороге и нырнул в живую изгородь на противоположной стороне. Кто-то шёл впереди меня в одном со мной направлении. Я понял это потому, что шаги не становились громче. Я гадал, кто это мог быть. Я пошёл медленнее, и вскоре звуки впереди совсем стихли. Значит, он шёл не далеко. Я дошёл до ярмарки. Точно. Вот, куда он направлялся. Некоторые огни всё ещё горели. Я услышал женский смех. Элла, похоже, смеялась. Так же резко и безудержно. Смех трущоб. Ещё дальше я услышал за живой изгородью разговор двух мужчин. К тому времени, как я подошёл к каналу, всё стихло, кроме странного звука, исходившего от воды. Водам суши присущ особый звук, некое излучение, которое в полном смысле не является ни звуком, ни запахом; оно больше похоже на прикосновение; его сущность проникает в поры кожи. На мостках никого не было. Я осторожно по ним прошёл и оказался на барже.
В каюте было темно, и мёртвую тишину нарушало только тиканье часов над кроватью. Она легла спать.