Здесь же, поскольку речь у нас идет о биографии Марка Александровича Алданова, особо отметим, что он обладал исключительной способностью к иностранным языкам: свободно владел английским, немецким и французским, отлично знал, как особо отмечено в его гимназическом аттестате, также латинский и древнегреческий. При этом родного, казалось бы, ему еврейского Алданов, как ни странно, совсем не знал. Об этом он писал 15 июля 1950 года своему знакомому А. И. Погребецкому, предложившему ему посетить Израиль с курсом лекций: «Нисколько не отказался бы и от лекций, но на каком же языке? Ведь я, к сожалению, еврейского языка не знаю»[30]. То, что полиглот Алданов не знал идиш, указывает на исключительно высокую степень ассимиляции его ближайшего окружения. Ну, а незнание им иврита свидетельствует об отсутствии у него даже начального еврейского религиозного образования, которое в традиционных еврейских семьях было обязательным для мальчиков. В противном случае, имея вкус и способности к изучению иностранных языков, он, несомненно, в детстве выучил бы эти языки.
Из всего этого явствует, что Марк Ландау (Алданов) рос и воспитывался в сугубо русской атмосфере, а посему всегда и во всем искренне ощущал себя русским человеком. Эта, без натяжек и оговорок, жизненная позиция никогда им не манифестировалась в форме нарочитого ура-патриотизма, но она недвусмысленно прочитывается из высказываний в его частной переписке и литературных произведениях: «Он очень любил Россию - той особенной любовью, какой ее любят некоторые из русских инородцев» («Девятое термидора»).
Для представителей его поколения - полностью ассимилированных в русской среде выходцев из богатых еврейских семейств Санкт-Петербурга, Киева, Одессы - такого рода «русскоцентризм» был явлением типичным. Ассимилированные еврейские интеллектуалы испытывали восторженно-прозелитское, зачастую умилительное чувство любви ко всему русскому. Их разговорный и литературный язык нередко демонстрировал нарочитую любовь к «истинно русским» оборотам речи и поговоркам. Такова, например, речевая стилистика культурного преуспевающего еврея-адвоката Семена Исидоровича Кременецкого - героя романов Алданова «Ключ», «Бегство», «Пещера». Этот персонаж, по словам В. Набокова, «родился и жил в воображении одного только Алданова», но при этом оказался столь удавшимся с точки зрения «типичности», что современники упорно искали его прототип в своей среде[31]. Отметим, что слащаво-умильное любование исконно-«посконным» являлось в конце ХІХ - начале ХХ в. своего рода маркером ретроградского консерватизма, носители которого упорно отстаивали к тому времени изжившую себя концепцию «официальной народности»[32].
В отличие от многих своих обрусевших современников-интеллектуалов из еврейской среды, Алданов, при всем своем «русскоцентризме», вероисповедания не менял, но будучи по природе и мировоззрению человеком неверующим, от любой формы религиозной активности дистанцировался. В этом отношении принадлежность в эмиграции к масонству - он являлся членом-основателем парижских лож «Северная звезда» (1924 г.) и «Свободная Россия» (1931 г.)[33] - было для Алданова не модной забавой или формой «полезного» общения, а духовным выбором. Ибо: «Он в масонстве видел тот компромисс свободомыслия с верой, который допускался просвещенными людьми» («Заговор»).
Совершенно иным было настроение русского интеллигентского сообщества в целом, особенно литераторов. Модернистские течения в русской культуре - как декаденты, так и выступавшие с мистически окрашенных провиденциальных позиций символисты, - отнюдь не тяготели к «корням»[34]. В их представлении это была тема реалистов, которые, по определению Константина Бальмонта, «всегда являются простыми наблюдателями». Реалисты же - в первую очередь, представители «натуральной школы» - со второй половины ХІХ в. и вовсе выступали с очень жесткими и нелицеприятными обличениями традиционных устоев русской жизни и народа. В начале ХХ в. подобного рода критика на русской культурной сцене звучала повсеместно - Максим Горький, Леонид Андреев, Александр Куприн, Иван Бунин, Скиталец, Семен Юшкевич, Евгений Чириков и др. Общей для всех вольнодумцев-интеллектуалов в конце ХІХ - начале ХХ столетий, как русского, так и еврейского происхождения, являлась враждебность по отношению к царскому Двору и особенно царскому правительству. «Русская интеллигенция была инструментом разрушения. Интеллигент прежде всего был врагом царской автократии и всего ею созданного. Его враждебность могла принимать и действительно принимала различные формы, но она присутствовала всегда, и это было той самой базовой характерной особенностью, которая ставила интеллигенцию вне всех прочих слоев российского общества. Можно сказать, что интеллигенция была не столько классом, сколько состоянием ума и духа»[35]. По этой причине в царствование Николая II Двор Его Величества и русское литературное сообщество в целом являли собой два враждебных лагеря. Лев Толстой - величайший русский писатель и моральный авторитет мирового уровня - в своем личном послании Николаю II (1902) нелицеприятно, руководствуясь, по его словам, «только желанием блага русскому народу и Императору», писал: «Любезный брат! Такое обращение я счел наиболее уместным потому, что обращаюсь к Вам в этом письме не столько как к царю, сколько как к человеку - брату. Кроме того, еще и потому, что пишу Вам как бы с того света, находясь в ожидании близкой смерти. <...> Если лет 50 тому назад при Николае I еще стоял высоко престиж царской власти, то за последние 30 лет он, не переставая, падал и упал в последнее время так, что во всех сословиях никто уже не стесняется смело осуждать не только распоряжения правительства, но самого царя и даже бранить его и смеяться над ним» (16 янв. 1902). Запанибратская форма обращения к Государю, как и поучительнонаставительный тон письма, со стороны российского подданного в эпоху Золотого века русской литературы, когда Пушкин и Жуковский принимались при Дворе и удостаивались высочайшей милости - личного общения с Государем, - звучали бы как что-то немыслимо дикое и в высшей степени неучтивое. Но в начале ХХ в. сакральный ореол Государя уступил место галерее уничижительных карикатур на Самодержца всея Руси и самодержавие как принцип властвования. С самого начала царствования Николая II отношения между Двором Его Величества и русским литературным сообществом в целом, являлись, мягко говоря, неприязненными.
30
«...Интерес к Вам есть...» (Неосуществленные проекты поездки М. А. Алданова в Израиль и его издания на иврите) / Публикация А. А. Чернышева, В.Хазана. Вступит. заметка и комментарии В. Хазана // Архив еврейской истории. Том 6. - М.: РОССПЭН, 201. - С. 248.
31
Будницкий О., Полян А. Русско-еврейский Берлин: 1920-1941. - М.: Новое литературное обозрение, 2013. - С. 364.
32
Вортлшн Р «Официальная народность» и национальный миф российской монархии XIX века // РОССИЯ. Вып. 3 (11): Культурные практики в идеологической перспективе. - М.: ОГИ, 1999. - Сс. 233-244.
33
См.: URL: http://www.dommuseum.ru/old/?m=dist; Также: Берберова Н. Люди и ложи. Русские масоны XX столетия. - М.: Калейдоскоп, ПрогрессТрадиция, 1997.
34
Долин Александр. Пророк в своем отечестве: Профетические, мессианские, эсхатологические мотивы в русской поэзии и общественной мысли. - М.: Наследие, 2002.
35
Успенский Б. Русская интеллигенция как специфический феномен русской культуры / Русская интеллигенция и западный интеллектуализм: История и типология. - М.: ОГИ, 1999. - Сс. 100-101.