Несомненно, что молодой Шеллинг касается здесь в весьма абстрактной форме той же самой проблемы, на решение которой столько трудов положил молодой Гегель. Но Шеллинг находит элегантное и остроумное решение, имеющее, правда, тот "маленький" недостаток, что оно создает между практикой и предметом непреодолимую пропасть, и именно в силу этого поставленная Шеллингом проблема становится для него самого неразрешимой. Поскольку эти терминологические эксперименты и у Фихте, и у Шеллинга все же эпизодичны и не оказывают решающего влияния на постановку основных проблем их философских систем, можно считать систему понятий, развитую в "Феноменологии", полностью оригинальной, несмотря на упомянутых предшественников Гегеля.
В "Феноменологии" "отчуждение" (EntauBerung) предстает как высочайший уровень философского обобщения. Это понятие выходит уже далеко за пределы своего первоначального истока и сферы употребления, за пределы политической экономии и социальной философии. Тем не менее в использовании этого термина в философии Гегеля можно увидеть несколько его различных значений, проистекающих из первоначальной социально-философской сферы его употребления и из возникшего позже философского обобщения.
В частности, в гегелевском понятии "отчуждения" (EntauBe-rung) различаются три ступени.
Во-первых, сложное субъект-объектное отношение, связанное с любым видом труда, с экономической и социальной деятельностью человека. Здесь возникает проблема объективности общества, его развития, законов этого развития, причем значение топ мысли, что люди сами делают свою историю, нисколько не умаляется. История, таким образом, понимается как диалектическое, богатое взаимодействиями и противоречиями развитие человеческого рода, осуществляемое социализированными индивидами через практику. Гегель сделал тем самым исключительно важный шаг вперед в диалектическом понимании связи субъективности и объективности. С одной стороны, по сравнению с социальной теорией прежнего материализма, не способной связать субъективную роль человеческой практики с объективностью общественной закономерности, трактовавшейся преимущественно натуралистически (климат и др.) и не сумевшей выбраться из антиномий, связанных с преувеличением одного из этих, бравшихся неподвижными моментов. С другой стороны, Гегель сделал большой шаг вперед по сравнению с Кантом и Фихте, у которых необходимость и объективность образуют по отношению к свободе и практике совершенно другой, иной по происхождению, чуждый мир. Шеллинг, как известно, даже на объективно-идеалистическом этапе своего развития преодолел эту дилемму лишь в форме темного предчувствия, скорее декларативно, чем философски. Во-вторых, речь идет о специфически капиталистической форме "отчуждения" (Entauberung), о том, что Маркс позже) назовет фетишизмом. У Гегеля, разумеется, нет на этот счет ясных представлений, нет уже потому, что экономические основания классовых противоречий он способен обнаружить лишь в качестве социальных фактов (бедность и богатство), не умея от познания фактов перейти к принципиальным теоретическим выводам. Однако некоторые догадки относительно фетишизации социальных предметов при капитализме у него уже имеются, и можно утверждать, что Гегель является единственным мыслителем классического немецкого идеализма, который по крайней мере чувствует эти проблемы. Правда, расплывчатость представлений Гегеля в области экономического учения о стоимости ведет к тому, что эта группа "отчужденной" социальной предметности у него постоянно сливается с первой, и он подчас рассматривает то, что представляет собой специфическое, фетишизированное, выражающее сущность лишь капиталистического общества свойство, в качестве неизбежного следствия практики человека вообще, наоборот. Несмотря на этот недостаток, критика которого является одним из центральных пунктов марксовской оценки "Феноменологии", у Гегеля, несомненно, имеется отчетливое стремление свести фетишизированную объективность социально-экономических образований и связей к человеку, к общественным связям человека.
Идеализм и здесь ведет Гегеля к таким преувеличениям, что он зачастую не замечает опосредующей роли вещей в процессе растворения социальных объектов в человеческих отношениях — зачастую, но не всегда. Эта особая форма идеализма, присущая) первым попыткам дефетишиизации предметности социальных образований при капитализме, впервые возникает," насколько мне известно, у Гегеля. Она играет очень большую роль в разложении школы Рикардо. Так, Маркс говорит о Годскине: "Весь объективный мир, мир материальных благ", отступает здесь на задний план как всего лишь момент, всего лишь исчезающее, все снова и снова создаваемое проявление деятельности общественно производящих людей. Сравните этот "идеализм" с тем грубо материальным фетишизмом, в который превращается теория Рикардо у "этого невероятного кропателя" Мак-Куллоха, где исчезает не только различие между человеком и животным, но даже и различие между живым и вещью. И после этого пусть только попробуют говорить, что перед лицом возвышенного спиритуализма буржуазной политической экономии ее пролетарская антитеза проповедовала грубый материализм, имеющий в виду исключительно животные потребности"[3].