— Правильно, по уставу приказ может отменить только тот, кто его отдал, или старший начальник.
— Вот именно, — обрадовался Дудкин.
Но я продолжал, не обращая внимания на его восклицание:
— Следовательно, приказ отменил сам командующий…
Дудкин недоверчиво посмотрел на меня. Чтоб окончательно рассеять его сомнения и похоронить робкие надежды, которые он еще питал, сказал ему в заключение:
— Командующий велел передать тебе, чтобы впредь ты ему дорогу уступал и соблюдал правила вождения автомашины, понял?
— Понял, товарищ капитан! — вздохнув, ответил Дудкин.
А через неделю он погнал свою радиостанцию в автомастерские для перестановки на новую машину. Однако я не заметил, чтобы он был в восторге от этого. Ему жалко было расставаться со своим старым, неприхотливым «газиком».
Виталий Горбатюк
ИЗ НЕВЫДУМАННЫХ РАССКАЗОВ
СОЛДАТЫ
Вначале все было как во сне. От моей великолепной прически не осталось и следа. Взглянул я на себя в зеркало. Пучеглазый какой-то стал, смешной-пресмешной.
Подошел дружок, с которым вместе ехали с призывного пункта.
— Точно глобус, — хихикнул он, поглаживая себя по шершавой стрижке.
Но больше всего меня злило, что определили в пехоту. Денис, мой однокашник, с которым вместе в школе учился, тот вон попал в танкисты. Тоже не бог весть что, но все же…
Яков Паламарчук, очень веселый сержант, заметив мой унылый вид, проговорил:
— Что с вами, рядовой Ветлов? Мотострелку скисать не положено. У мотострелка самая что ни на есть героическая профессия.
«Тоже мне — героическая», — почесал затылок я.
— Берите пример с Бегункова, — добавил сержант.
Бегунков действительно всех удивлял. Фамилия точно соответствовала его характеру. Он так живо справлялся на занятиях, особенно по физподготовке, что даже видавшие всякое командиры качали головой. Бегункову кроссы бегать было все равно, что мне в столовой свою порцию съесть.
Так вот этот самый Бегунков обставлял нас, новичков, по всем статьям на длинных и коротких дистанциях. Зависть не зависть, но было не особенно весело, когда Паламарчук, показывая на Бегункова, только причмокивал:
— Ай да орел! Вот так всем бы бегать.
Как будто от этой беготни вся служба зависела. Но гонял нас сержант порядочно. И спуску не давал. Чуть поотстанешь, сразу раздается зычный голос:
— Подтяни-и-ись, пехота!
Ох, этот Паламарчук! Хитрущий-прехитрущий. И так-то он тебя умаслит и уговорит, что деваться некуда.
Как-то раз на кроссе чувствую, что сдаю. Не дотянуть до финиша, и все тут. Бегункова и след простыл. А я в хвосте. Злость меня взяла. Поднажал. Но чувствую, дыхания не хватает, ноги стали ватными. Засеменил.
Вдруг, как из-под земли, Паламарчук:
— Что же так, рядовой Ветлов?
Я молчу, едва плетусь.
Паламарчук подхватил меня под локоть:
— Дыхание ровней и глубже.
Сержант втянул в себя холодный воздух и залпом выдохнул.
— Немного осталось. Не подводи отделение, Антон, — с придыханием сказал сержант.
Еще какое-то время он тащил меня на буксире. Потом я почувствовал, что ноги и руки и все тело как бы наполнились новой силой. И легко стало. Побежал быстрее и быстрее.
Летели дни за днями. Пообвыклись мы, молодые солдаты. И волосы отросли. Да и кроссы стали для меня обычным делом. Выглядел я на них теперь не хуже самого Бегункова. Но в остальном пока радостного было мало.
Особенно трудно привыкал к строгому распорядку дня. Любил я дома подольше понежиться в постели. Поднимался по утрам без будильника — мать обычно стаскивала с меня одеяло и причитала, какой я лежебока, и при этом говорила, что скоро кончится моя малина. В армии, мол, приучат к порядку.
Что правда, то правда. Перво-наперво по сигналу «подъем» стаскивал с меня одеяло Бегунков. Я его за это потихоньку поругивал, но в душе благодарил, что спасал он меня от наряда вне очереди за нарушение распорядка дня. Позднее привык к утреннему голосу дневального и быстро прощался с теплой солдатской постелью.
Изредка были и ночные подъемы. Однажды по учебной тревоге ездили на железнодорожный вокзал разгружать груз, прибывший для части. А еще в другой раз лопнула водопроводная труба. Вода фонтаном хлестала, заливая все вокруг.
Спросонья, протирая руками глаза, мы бросились на улицу. Водопроводную трубу перекрыли, и разбушевавшийся фонтан поутих. Мы принялись за смерзшуюся землю. Каждому отвели участок в полтора метра. Не много это, но и не мало. Долбили землю ломами до утра.