— Я здесь сотни раз ездил, с закрытыми глазами могу, — по-мальчишечьи похвастался Марков.
«Все-таки это удивительный человек, — подумал Игорь. — Далеко не каждый решится пойти наперекор общепринятому».
Сам он за всю свою жизнь один-единственный раз проявил самостоятельность, в десятом классе, когда нужно было писать сочинение «За что я люблю Маяковского». Игорь, обозлившись, что кто-то ему навязывает свою точку зрения, взял да и написал: «За что я не люблю Маяковского». Поднялся шум, Игоря вызвали к директору, который назвал его хулиганом. Целую неделю Игорь ходил гордый, а потом сочинение все-таки переписал: стало жаль пожилую учительницу литературы.
«Вот так и приходится на каждом шагу поступаться своим, пусть неправильным, мнением. Все мы мудрые: знаем, что положено делать, а что нельзя. А Марков, должно быть, и в мелочах не такой…» — с завистью думал Игорь.
Машина остановилась на берегу реки возле дощатого сарая. Круто вверх поднималась насыпь, и люди наверху казались крошечными. Мирно и незаметно текла мимо широкая река, и только по тому, как возле опор возникали водовороты, чувствовалась мощь и несокрушимая сила. Снизу мост представлялся громадой, и казалось чудом, что сравнительно тонкие опоры выдерживают эту чудовищную тяжесть. Половина четвертого пролета повисла над водой, не дойдя до следующей опоры. И тоже казалось чудом, что эта половина не отламывается.
— Вот, ребята, наш мост, — с гордостью сказал Марков. — Все трудное позади, все опоры стоят. Теперь, как говорится, обычные трудовые будни. Впрочем, всякое случается, не всегда спокойно спишь. Сейчас я вас передам Матвею Петровичу. Он вас проводит вон туда, на самый верх фермы. Не были там?
— Не были.
— А сегодня будете, — и весело рассмеялся.
Матвей Петрович, высокий худощавый мужчина, молча принес две оранжевые каски и первым начал подниматься к мосту по деревянной лестнице. Пока добрались до верха, Игорь запыхался. Остановились отдышаться.
— И каждый раз нужно так взбираться? — поинтересовался Игорь.
— Мы-то что, — неохотно ответил Матвей Петрович. — А Марков раз по пять-шесть в день бегает. Как спортсмен. Ну что, полезли на ферму? Без моего разрешения никуда ни шагу.
Теперь он поднимался последним.
Сперва Игорь поглядывал вниз — на рельсы, на воду, но начала кружиться голова, и он стал смотреть только вверх, на ступеньки ржавой металлической лесенки.
Наконец добрались до ровной дощатой дорожки. Матвей Петрович сказал:
— Дальше ходить незачем, и отсюда все видно. Остановились у металлического ограждения, осмотрелись.
Отсюда все казалось незнакомым. Темными букашками виднелись на откосе люди, сгладился безобразный вид бараков и производственных строений — отсюда они казались серыми, чуждыми кубиками среди небольших водоемов и деревьев. Зато тайга и река словно стали ближе. Рельсы на левом берегу блестящей нитью уходили в темнеющий лесок и там пропадали, и только до самого горизонта угадывалась просека. На реке под тонким слоем воды гигантскими рыбинами просматривались песчаные отмели.
Многочисленные протоки слепили глаза отраженным светом.
— А вон смотри, где наш лагерь! — Володя показал рукой в сторону березовой рощицы.
Палатки были едва различимы. Дальше, за березовой рощицей, река делала изгиб и терялась среди тайги. Куда-то туда они ездили на сенокос.
Несколько дней назад Игорю приказали выделить двадцать человек для шефской помощи колхозу. Он попытался использовать старый прием: пригрозил, что пожалуется Маркову. «Он-то и приказал студентов отправить», — осадили его. Пришлось подчиниться. Игорь решил дать возможность бетонщикам отдохнуть. Снял полбригады, на их место поставил других ребят. И сам поехал, поскольку не было срочного дела, а хотелось посмотреть, новые места.
Обратно возвращались вечером. Ребята вначале спорили, как всегда, о чем придется, а как стемнело, притихли — кто задремал, кто задумался. Игорь стоял на носу катера, смотрел на одинокие огоньки, печально мигавшие на сопках, слушал, как хлюпает вода. Ему было хорошо и грустно. Весь день он старательно не замечал Надю, но внутренне вздрагивал, когда она смеялась чьей-нибудь шутке, и обижался, что ей весело без него. «Красиво, правда?» — вдруг услышал ее голос. У Игоря дыхание перехватило от счастья. Снова Надя стала дорогой и близкой. «Сама подошла, умница», — подумал растроганно. Они тихонько разговаривали, а катер все шел и шел против течения, и казалось, что никого сейчас в мире нет, кроме его и Нади да воды, слабо отражавшей свет гаснущего неба. А до моста было еще часа два ходу, и все это время принадлежало Игорю. Но подошел какой-то пожилой мужчина в форме речника, сказал: «Надя, хватит тебе мерзнуть, я тебя в каюту устрою». Пока Игорь размышлял — отшить его или промолчать, Надя поблагодарила и, не прощаясь, пошла. «Что это такое! — чуть не закричал Игорь. — Какое-то издевательство!» Бежать бы прочь с этого катера, скорее бы добраться до моста, но неповоротливая посудина двигалась еле-еле… Игорь то бегал по палубе, то ненадолго присаживался и снова вскакивал. Подул пронизывающий ветер, от холода начало трясти. Он спрятался возле стеклянной рубки. Окончательно стемнело, не было видно даже воды, но небо еще не погасло, багровел над черными сопками поздний закатный свет, тяжело действовавший почему-то на Игоря.