Когда поздно вечером Мец-Майрик вернулась с поля, мы ей ничего не сказали. Да и во все последующие дни, до самого возвращения в город, я и Грантик вели себя тише воды, ниже травы, и мы даже однажды услышали, как Мец-Майрик сказала тетушке Сопан:
— Ребята стали такими послушными, просто не нарадуюсь на них.
Наконец наступил и канун нашего отъезда в город.
— Геворг, Грантик, принесите из сарая две-три вязанки хлопкового хвороста и сложите возле тондыра. Сегодня будем печь лаваши и сладкую гату. Немного повезете с собой в город. Хлеб сейчас там все еще по карточкам, — сказала Мец-Майрик, выйдя из дома с засученными до локтя рукавами и в переднике, перепачканном мукой.
Мы быстренько принесли несколько вязанок хлопкового хвороста и сложили возле тондыра — это такая круглая, наподобие колодца, яма в земле глубиной в полтора — два метра, стены которой выложены белыми глиняными кирпичиками. В нем у нас пекут лаваши и плоские хлебцы.
А тут подоспела и бабушкина подружка Сопан — они с Мец-Майрик всегда помогали друг другу печь хлеб, — и скоро сухой хлопковый хворост весело затрещал в тондыре. Мы как зачарованные следили за огромными пляшущими языками пламени, взметающими вверх тысячи искринок, которые спустя секунду, словно растворяясь, исчезали в воздухе. Еще несколько минут — и от сгоревшего дотла хвороста осталась на дне тондыра только кучка красных угольков, подернутая голубоватой пленкой золы.
— В самый раз, Сопан-джан, давай тесто, — плеснув водой на раскаленные стенки тондыра, сказала Мец-Майрик. Вода, зашипев, мгновенно испарилась.
Тетушка Сопан начала раскатывать тесто, а Мец-Майрик, сидя по-турецки, ловко налепляла дощечкой тонкие лаваши на горячие стенки тондыра, всякий раз на секунду по пояс исчезая в нем.
— Сопан, возьми-ка железный крюк и подцепляй им испеченные лаваши, — сказала Мец-Майрик, вытирая рукавом потный лоб.
Но тетушка Сопан не успела взять в руки железный прут с крючком на конце, потому что калитка с шумом распахнулась и во двор, запыхавшись и припадая на правую ногу, вбежал Хромой Андроник. Он размахивал в воздухе белым треугольным конвертом.
Подбежав к Мец-Майрик, он одним духом выпалил:
— Тетушка! Свет твоим глазам! Тебе письмо от сына!
— Что ты говоришь, Андроник-джан! Письмо? Да зацветет могила твоей матери розами! Давай прочитай нам вслух, узнаем, почему он так долго не писал.
Я изумленно уставился на сельского почтальона. Как же так? Значит, произошла ошибка и дядя Сурен жив?
Тут кто-то дернул меня за рукав. Я обернулся — это был Грантик.
— А как же Черная Бумага, а?..
— Да погоди ты, — нетерпеливо отмахнулся я. Я был не меньше его ошеломлен.
Андроник читал вслух письмо — оно было написано по-армянски, — а Мец-Майрик и тетушка Сопан, стоя возле него, ловили каждое произнесенное им слово.
Дядя Сурен в письме сообщал, что в прошлом году во время одного из боев его тяжело ранило и он бы погиб, если бы его, раненого и без сознания, не подобрали белорусские партизаны, которые и выходили его. А после он вместе с ними партизанил, пока наши войска не освободили всю Белоруссию от фашистов.
— Вай, Андроник-джан! — радостно воскликнула Мец-Майрик, обняв его. — Пусть отныне все твои болезни перейдут ко мне! А за счастливую новость с меня магарыч!
Она побежала в дом и вынесла пару ярких шерстяных носков:
— Вот тебе подарок. Я их связала сама. Возьми и носи на здоровье.
— Эй, что это у вас там за шум? — крикнула из-за ограды соседка Мариам.
— Ахчи, Мариам, письмо, письмо получила от моего сына! — крикнула ей Мец-Майрик.
— Вай, свет твоим глазам! Стало быть, Черная Бумага пришла по ошибке? Вай, какое это счастье!
— Что-что? — крикнула какая-то женщина, проходившая мимо распахнутой настежь калитки. — Значит, Сурен жив и Черная Бумага оказалась ошибкой?
Изумлению моему не было предела: ведь я считал, что тайна Черной Бумаги известна лишь мне, Грантику да сельскому почтальону. В глубоком недоумении я взглянул в лицо Хромому Андронику. Он поспешно отвел глаза в сторону…
— Э-э, что вы тут толкуете про какую-то Черную Бумагу? — удивилась Мец-Майрик. — Не такого сына я родила, чтобы его смогли одолеть фашисты! Я и не сомневалась, что рано или поздно получу от него письмо!
— Вай, ахчи-ахчи! — спохватилась вдруг тетушка Сопан. — Забыли про лаваши!
И она бросилась к тондыру. Я тоже кинулся туда. Несколько лавашей сорвалось со стенок и лежало на дне, в золе, а остальные, с отставшими краями, все еще румянились на стенках, правда каждую минуту готовые шлепнуться вниз. Тетушка Сопан, ловко подцепляя лаваши крючком, вытаскивала их из тондыра и раскладывала на белом холсте. У меня слюнки потекли, до того вкусно запахло свежеиспеченным хлебом.