«Может, попробуем, Федор? — сказал он себе. — Попробуем».
Теперь нужно было постараться встать. Для начала хотя бы на четвереньки. А там…
— О, гут! — голос раздался совсем рядом. — Мы желайт шпацирен? Немного гуляйт? Аусгецайхнет. Отлишно.
Федор снова откинулся навзничь и увидел над собой склоненную фигуру штурмфюрера. Та же фуражка. Та же самоуверенная физиономия, лоснящаяся от недавнего бритья. Те же мутно-водянистые глаза. И успокоившаяся скула. Не было только шинели. Офицер был во френче, подпоясанном широким ремнем.
Действительно, фон Гросс чувствовал себя превосходно. Он сытно пообедал, отдохнул и был в гораздо лучшем расположении духа, чем утром. Еще бы! Его доклад о поимке советского разведчика произвел впечатление в штабе. Друзья по телефону поздравляли его с успехом. А начальство ждало от фон Гросса достойного завершения дела. Матроса-фанатика нужно было заставить говорить. Пусть расскажет, что делается на Ораниенбаумском плацдарме советских войск. У немецкого командования имелись смутные опасения, что зимой русские снова попытаются наступать. Но откуда? Непосредственно из Ленинграда? Или из-под Мги? А возможно, как раз с этого «пятачка», за который они так упорно держатся уже больше двух лет?
Пленный должен хоть немного пролить свет на эти вопросы. Не говоря уже о таких, как дислокация и численность войск, система оборонительных укреплений, тактика действий разведгрупп. Обязательно надо заставить его разговориться.
Фон Гросс осмотрелся, прикидывая, как поудобнее устроиться. Откинув полы френча, сел на ствол поваленного ветром вяза. Поставил ногу на лежавший рядом небольшой камень-валун, поросший бархатистым зеленовато-коричневым мхом. Выжидающе посмотрел на распростертого перед ним бойца.
— Ви ист дайн наме? — спросил он так, как учитель спрашивает у прилежного ученика выученный урок.
Голос у офицера звучал вкрадчиво. Стараясь довести до пленного всю суть своего незамысловатого вопроса, он произносил слова медленно и четко, каждое в отдельности. Федор немного понимал по-немецки. Учил в школе. Да и в разведке приходилось сталкиваться. Он без труда понял вопрос. Простейшее дело — спрашивают имя. Мог бы не стараться этот пижон так приглаживать слова. Яснее ясного — на каждом допросе прежде всего спрашивают фамилию, имя, отчество. Даже если они известны. Ничего особенного в этом нет. Вроде знакомства. Может, ответить?
Конечно, лучше бы в открытую. Смотрите, мол, и знайте, что я — рабочий человек, кронштадтский матрос Федор Власов. Да, я боец Красной Армии, разведчик! И плюю на вас, поганых фашистов, с высокой колокольни, хоть и лежу перед вами прижатый к земле. Лежу не потому, что трус или побежден, а потому, что получил тяжелые раны в честном бою… Сказать, отвести душу, а там — будь что будет.
Но нет, нельзя. Не должны узнать враги, что он — Власов. Что ходил в разведку и отстал от своих пятерых друзей. Это уже ниточка, за которую могут ухватиться. Не давать. Разумеется, они не глупые и кое о чем догадываются. Ну и пусть. Пусть думают что хотят. А он будет молчать. Документов разведчики не носят, значит, и говорить не надо. Слова, сказанные на допросе, тоже документ. Молчи, Федор, будто ты онемел. Будто ничего не слышишь.
Штурмфюрер выдержал паузу.
— А-а, ты по-немецки не понимайт, — спокойно резюмировал он. Словно и не рассчитывал сразу получить исчерпывающий ответ. — Тогда я немного могу по-русски. Ты говорийт по-русски?
Вопрос прозвучал издевательски. Комедия кончилась. Начинался настоящий допрос.
Фон Гросс резко встал. Медленно прошелся по полянке. Закурил. Снова приблизился к Власову. С иронией в голосе спросил:
— Ну. Как есть твое имя? Кто есть ты?
Все-таки очень досадно, что нельзя сказать этому лощеному, исходящему самомнением фашистскому офицеру свое имя и профессию. Тогда немец сразу понял бы, что его потуги напрасны. И все бы кончилось мгновенно. Впрочем, нет, не кончилось бы. Добившись ответа на один вопрос, фашист с еще большим рвением стал бы добиваться ответа на второй, И на третий, четвертый… Лучше молчать, Федор.
— Ты не желайт говорийт, — с сожалением констатировал штурмфюрер. — Но я имейт терпений. Я есть спрашивайт. Мне надо необходимо получайт ответ.
— Ничего ты не получишь, — прошептал Федор, почти не разжимая побелевших губ. — Зря время теряешь.
Скорее, это был стон, в котором нельзя разобрать ни слова.
Но фон Гросс обрадовался и стону. Хоть что-нибудь выжать из этого упрямца.