Молодой Ленинград ’77

А Сашка, как всегда, мечтал: как поступит в мореходное училище, выучится на капитана и поедет в Индию посмотреть на багдадского вора. Почему-то он не представлял без него эту страну. Себя же воображал за штурвалом в капитанской фуражке на белопарусной шхуне, подплывающей к Сингапуру по синим волнам океана под ослепительным солнцем. А рядом с ним будет стоять Шурка, как в песне: «На ней красивый шелк, на нем костюм матроса, он замер перед ней с протянутой рукой…» И еще хотелось Сашке, чтобы Ольга Алексеевна дружила с Силантьевым и они тоже стояли бы на мостике (он возьмет их с собой), а дядя Вася был бы на шхуне механиком. А какие он в Сингапуре купит всем подарки? Он стал мучительно думать и придумал: Кольке Красноперу он купит маленькую живую обезьянку. «Да, дяде Васе можно подарить большую бутылку рома, — спохватился Сашка, — а что остальным?..»

У штурвала молодцеватый капитан то и дело одергивал новенький китель и, притрагиваясь к тонким усикам, пронзительно смотрел на Шуркину мать, а она, улыбаясь, о чем-то говорила с дядей Васей, обняв за плечи Шурку и Сашку.

В рубке по приказу капитана кто-то накручивал патефон и ставил одну и ту же обшарпанную пластинку: «Чайка смело пролетела над седой волной…»

Инна Макашова СТИХИ

НАША АРИФМЕТИКА

Пасмурным зимним днем
думала я о нем.
Он обо мне не думал…
Минус и плюс — в сумме
круглый безмолвный ноль.
А в результате — боль.

„Надену клетчатую куртку…“

Надену клетчатую куртку,
которой много-много лет.
В ней было весело и жутко,
в ней был студенческий билет.

В ней было холодно и жарко,
в ней доброй я была и злой.
Платки, записки, мелочь, марки
в карманах прятались порой.

Вселяя веру и надежду,
она спасала от задир…
Моя рабочая одежда!..
И мой парадный вицмундир!

Галина Губанова СТИХИ

„Октябрь. Недавно сжатые поля…“

Октябрь.
Недавно сжатые поля
Уже похолодели и притихли,
И в ожиданье долгих зимних вихрей
Темнеет молча влажная земля.

А клен —
Замерзший худенький птенец, —
Впервые желтизну свою заметив,
Еще не ведает,
Что это — не конец,
И горестно роняет листья в ветер…

„Иного не было и нет…“

Иного не было и нет —
Лишь ели, звезды и овраги,
Да строчка на листе бумаги,
Как на снегу неровный след.

Елена Дунаевская КАМЕННЫЙ ОСТРОВ Стихотворение

Был лед как птичий клин,
И лед тянулся в дали.
Пейзаж был как душа —
Неясен и знаком.
Серебряный резец
На матовом металле
Стволы гравировал,
И думал о другом
Сутуловатый дым
И дымная погода.
В безмолвие вели
Пологие пути.
Был деревом гранит,
Тянули птицы воду.
И было хорошо.
И некуда идти.

Александр Воронцов КРИК ЧИБИСА Повесть

1

Лес был такой нарядный и величественный, что хотелось всему миру поведать о радости общения с ним.

Но разведчику надо идти бесшумно, стараясь ничем не выдать своего присутствия, не поломать ветку, не зашуршать травой. Идти осторожно, сохраняя каждый кустик. Не оставляя следов. Будто тебя здесь и не было.

Федор усмехнулся. Странно — пройти бесследно. Словно ты не человек, а бабкин святой дух. Даже вон пичужка несмышленая, прыгающая по сучкам, и то радуется своему нехитрому житью.

— Эй, друже, не лови ворон, споткнешься. — Федор почувствовал легкий толчок в спину.

Он обернулся. Увидел бугристое, ехидно осклабившееся лицо Ивана. Ответил без обиды:

— Не шуми. Это я так. Вспомнилось.

Поправил на плече ремень автомата, надвинул на лоб пилотку.

— Поди опять о Зине своей взгрустнул? — Глаза Ивана прищурились.

— И о ней тоже, — нехотя подтвердил Федор.

Ему было неприятно. Неожиданное вторжение в душевные тайны всегда неприятно. Мог бы и помолчать Иван беспокойный. Но Иван не унимался.

— Зря только себя растравляешь, — уже примирительно добавил он. — Не ко времени. Вот доберемся до дому, там помечтаем.

Федор понял правильно: дом — это всего-навсего землянка. Их родная, обжитая, прокуренная фронтовая землянка.

— Отставить разговоры! — послышался хриплый голос лейтенанта Бугрова.

Бойцы могли услышать этот голос даже во сне. А сердитое выражение окаймленного светлой бородкой лица лейтенанта понимали без слов. Иван и Федор смолкли. Прибавили шагу. С усиленным вниманием стали всматриваться в окружавшую их лесную чащу.

Разведчиков было пятеро. Шли четвертый день. Позади осталась добрая сотня километров. По болотам и оврагам. Между кустами и деревьями. Мимо деревень, до отказа набитых вражескими солдатами. Мимо вымерших хуторов. Около фашистских батарей и аэродромов. Вдоль дорог, по которым катились танки со зловещими крестами на броне.

Шли и все замечали. Схватывали цепкой памятью. Наносили условными знаками на карту. А по ночам, затаившись в глухом месте, посылали в эфир зашифрованные сигналы. Затем исчезали, как тени. И знали: их работа не пропадет даром.

Вчера к концу дня достигли крайней точки намеченного маршрута. Заночевали в лесу.

Утром командир взвода сказал:

— Ложимся на обратный курс.

Что ни говори — морпехота. Морская терминология бытовала у них даже на суше.

Разведчики склонились над картой и еще раз мысленно представили, где пройдет их путь. Лес. Ложбина, поросшая кустарником. Брод через тихую речушку. Большой луг. Опять лес. Склон уступа. А там — линия фронта, свои.

— Махнем через речку — считай, уже дома, — сказал Хромов и подмигнул Федору.

Иван был врожденным оптимистом. Все у него получалось легко и быстро. И, между прочим, не только на словах. Перейдет передний край в любом месте. Ужом проползет. Вода на пути — можно вброд, а можно и вплавь. «Языка» взять — пожалуйста. И за два с лишним года войны всего одна царапина. Осколком мины по бедру чиркнуло. Зажило через месяц.

Но не всем так везло.

— У тебя всегда раз-два — и готово, — усмехнулся старшина второй статьи Восков, — скорый больно. После речки, считай, еще километр на брюхе ползти. А вдоль опушки дорога проходит.

Восков был командиром отделения, ближайшим помощником Бугрова. Имел два ранения. Говорил отрывисто и властно. В споре хмурился, глядел исподлобья. Действия предпочитал обдуманные и осторожные.

— Будто мы никогда не ползали, — не то обиделся, не то удивился Хромов. — Все пузо в мозолях.

Старшина промолчал. Только брови еще плотнее сомкнул над переносицей.

— На дороге патрули могут быть, — сказал Федор.

Иван покосился на него. Резанул взглядом: «Патрулей боишься?»

Лейтенант поднялся. Поправил маскхалат. Осмотрел бойцов. Подал знак стоявшему в дозоре Батурову: «Присоединяйся». Потом повернулся к Хромову: