Шум усилился, и опять что-то тысячеглазое колыхнуло из зала. Да, пришел Быков. Юра повернулся и одним взглядом увидел его всего. Увидел его широкую, с хорошо развитыми мышцами грудь, волосатые руки, чуть грузные бедра, приподнятые, будто от избытка сил, плечи, увидел уверенное, мужественное лицо.
Он представил, нет, наверняка знал, как Быков медленно, тягуче вставал по утрам, мылся, потом на завтрак ел кашу, да, да, Быков обязательно должен любить манную кашу. Медленно и обстоятельно говорил с женой, хотя она торопилась, а потом вставал из-за стола и оказывался очень подвижным, еще успевал помыть посуду, и делал это споро и весело, и становилось понятным, что его медлительность и сонливость только кажущиеся.
Когда судья позвал Юру в центр ринга и Юра пожал Быкову руки, глаза их встретились серьезно, настороженно, поискали слабинку, или растерянность, или зазнайство, или еще что, сказали: «Ты уж смотри, ты ведь знаешь…»
Юра был совсем спокоен — за эти несколько секунд волнение прошло, оставив ожидание начала боя, вкрадчивого звука гонга.
Юра начал бой на длинной дистанции. Легкие, быстрые удары в голову, в корпус, в голову. А что Быков? Снова в голову, в голову, только левой, джеп-джеп. А Быков? Не подпускать, раздразнить его этими ударами. Вся игра только левой, а правая у подбородка в засаде. Но Быков хладнокровно ловил удары в перчатки, искал брешь в защите, прощупывал редкими ударами, финтами.
«Хочет бить наверняка, наверное, уже видит лазейку в обороне?»
И когда очередная серия быстрых ударов кончилась и Юра должен был шагнуть назад, он толкнулся вперед носком правой ноги и замедленно, будто подчиняясь ритму какого-то неслышного и непонятного другим танца, ступил вперед, ступил так просто и естественно, неуловимо, что Быков не среагировал, не понял, что это шаг, будто Юра скользнул с одной невидимой волны на другую и вдруг оказался рядом.
Юра ударил левой в голову и сразу правой и левой по корпусу и неожиданно, будто у него не две, а одновременно десяток рук, понесся к цели.
Глаз не мог уследить конца одного удара и начала другого, и, казалось, Быков окружен белым крутящимся облаком, из которого неясно выделялись локоть, перчатка, снова исчезали и появлялись уже в другом месте этого облака.
Было очевидно, что руки человека не способны на такую точность и скорость. Казалось, это огромная пила, зубья которой сливаются в блестящее кольцо и вгрызаются, врезаются в защиту Быкова.
И вдруг облако опало. Юра сделал шаг назад, подтянул левую ногу, замер на мгновение, и оказалось, что правая рука все так же в засаде у подбородка.
Он провел взглядом по телу Быкова сверху вниз и потом опять вверх так плотно и жестко, что казалось, волоски на его руках и ногах прижмутся, как если бы по ним провели ладонью. Взгляд уперся в лицо и, видимо, нашел там то, что искал, потому что Юра опять сделал шаг вперед и еще что-то неуловимо быстрое, а потом повернулся спиной и, опустив голову, медленно пошел в угол.
Это было странно, и зрители, не понимая, следили за ним. Но потом оказалось, что Быков лежит на полу, а судья уже ведет счет. Зал не знал, как реагировать, и затих.
Юра поднял голову и нашел глаза тренера. Он прочел в этих серых под тяжелыми веками глазах поддержку.
Он снова встретился с Быковым в центре ринга и сразу отступил. Быков сильнее. Начинается новый бой, то, что было, — только подготовка.
Уклониться, уклониться от удара и встретить Быкова. Резко вот так, в голову. Юра быстро, как бы не упустить начала атаки, взглянул в лицо Быкову, в светлые с затаенным металлическим блеском глаза, увидел, как они напряженно разглядывают, изучают, расчленяют его — Юру. Теперь уже трудно сосредоточиться, когда знаешь, как такой взгляд режет защиту, безжалостно, как на весах, без смягчений и недоговоренностей, диктуемых правилами приличий, разбирается в тебе, определяет, кто ты, что ты, что в тебе настоящего и где слабина.
Сейчас нокдаун только подхлестнул Быкова, сделал более серьезным, решительным, цепким. Он не бросился вперед, а методичными, точными, сильными ударами стал разрушать оборону, проникать в нее, искать брешь, чтобы ворваться, смять все то, что называл в себе Юра словом «боксер». Отступить и ударить, снова отступить.
Гонг. Раунд кончился.
В углу уже ждет тренер. Его полное лицо выглядит значительным. Он скажет самое важное, нужно только ловить и исполнять каждое слово. Нужно довериться полностью, больше, чем себе, и понять его за эти краткие секунды.
Но что будет во втором раунде, если бы хоть кто мог сказать?
— Отходи, но не уступай, не позволяй навязать ближний бой…
Гонг прервал тренера на полуслове, он хотел еще что-то добавить, но решил, что не успеет, только собьет с того, что уже внес, передал, и, взяв стул, который приносил для Юры, неуклюже, по-медвежьи спустился с ринга, обернулся к этому ярко освещенному, туго натянутому квадрату брезента.
Второй раунд.
Сразу в центр ринга. Левой, правой, нырком уйти от удара и коротко ответить в голову. Коротко, но не сильно. Правая в засаде для третьего раунда.
Его тонкое, по-кошачьи гибкое тело казалось неуловимым для правильных, спланированных атак противника. Казалось, уже пойман, загнан в угол, но вдруг быстрое движение плечами, бедрами, и уже ускользнул, уже в центре ринга, стройный и сухощавый.
Но Быков идет вперед, не торопясь, косолапо, безостановочно, неумолимо, будто машина, у которой ни усталости, ни людских сомнений, которая преследует, загоняет в угол.
Ты сам оставил Быкову только один путь: вести бой жестко, профессионально, с полной отдачей сил, как научили его первенство страны, международный ринг. Быков каждым четким, хлестким ударом подчиняет своей воле, стилю. Он в самом начале гасит твою атаку, доказывая, что ты дилетант, не способен, не достоин вести бой и должен сдаться, признать свою несостоятельность.
Юра видел, как Быков быстро и четко пресекает каждую его попытку импровизации легкого игрового боя, обрубает, занимает его часть пространства на ринге, оттесняет в угол к канатам. Юра понимал неотвратимость лобового столкновения, но оно подготавливалось Быковым не спеша, хладнокровно, будто все уже предрешено. Это подавляло и завораживало. Но ты должен не уступать беде, делать все честно, как положено: только так можно изменить судьбу, только так останешься верен себе. Только так! Не бояться, самому идти вперед!
И все равно Быков поймал, — он и должен был поймать. Он приучил Юру к приему «солнышко», перед боковым ударом делал круговые размашистые движения корпусом, будто ударит то с одной стороны, то с другой, но не атаковал, только пугал. А сейчас вдруг (Быков знал, когда должно наступить это «вдруг») он бросил всего себя в резкий боковой удар в голову, так, что перчатка ворвалась, впечаталась откуда-то сверху, где нет защиты. Потом перенес вес тела на правую ногу и развил атаку в ближнем бою — все правильно, красиво, элегантно. Легким, быстрым движением отодвинулся, и правая его рука ударила в узкий промежуток между их телами точно, математически изящно. Юре показалось, будто тяжелый, наполненный песком мешок тупо, но с огромной силой ударил откуда-то из темноты зала, а потом все дернулось, качнулось в одну сторону, затем еще сильнее, так, что уже еле удерживаешься на ногах, в другую, и кажется, ринг, зал, Быков, судья — все перевернется, и надо быстрее упасть, прижаться, прижаться к спасительному полу.
Но нет, нельзя, надо стоять, надо оттолкнуться от канатов, тяжело, медленно ступая, уйти в центр ринга и не опускать, не опускать рук! Иначе засчитают нокдаун.
Мелко, противно дрожат ноги. Ощущение тошнотворности, загнанности во всем теле, в мозгу, липкий пот катится между лопаток, тяжестью набухает в майке. Нужно симулировать активность, не дать Быкову развить атаку, загонять по рингу, забить. Следить за ним, не пропустить короткий жалящий удар справа, иначе — уже не встать.