Может, это понял и скажет тренер?
Но когда Юра подошел к нему, тот притянул его к себе, прижал с силой — щека к щеке, но ничего не сказал и пошел вниз с ринга.
Юра обернулся назад, к Быкову. Нельзя же так просто расстаться. Когда еще увидят друг друга? Он хотел пойти за Быковым, но Быков уже пролез под канаты и спускался вниз.
И не побежишь, не крикнешь: «Быков, Быков, постой!» — нетактично, и, верно, другое у него на душе.
Быков ушел, исчез за хлопнувшей половинкой двери. Уже его как будто и не было в зале.
Юра остался один на ринге и, значит, тоже должен уйти — готовится следующая пара. Он пошел за тренером по проходу, между зрителями, еще ощущая остатки их внимания к себе.
У выхода из зала он остановился и стал смотреть в ту сторону, где сидела та женщина. Она, конечно, захочет встретиться с ним, ведь она почувствовала то необычайное, что возникло между ними и связало их. Но почему-то нигде не видна ее черных, без полутонов волос, азартных блестящих глаз.
Под душем Юра задрал голову, хотел сказать, прокричать в тугие, рвущие тело, горячие струи воды о боксе, о том, что испытал он, но звуки, невнятно пробурлив где-то в горле, так и не родили слов. Может, нечего сказать из-за того, что победа нужна была только ему и она — лишь самоутверждение некоего Юрия. Если бы люди были благодарны за его победу и нуждались в ней, то не возникли бы сейчас сомнения и неопределенность. И может ли вообще появиться от любого триумфа на ринге чувство уверенности в его необходимости, обязательности для других людей? Может ли возникнуть ощущение, что он вложил все свои силы, весь свой дух в дело достойное, настоящее и совершил все, на что способен? Значит, пора романтики прошла? И бокс был только этапом? И нужно научиться не удивлять людей, а научиться жить среди них. И должна быть что-то более важное, чем победа?
Юрий Решетников
ОСЕНЬ
Стихотворение
Виктор Менухов
СТИХИ
ВЕЧЕРНЕЕ
„Обнимались, в шутку целовались…“
„Опавшие листья считая…“
Лариса Сидоровская
СТИХИ
„Во мне таилось, мучилось, росло…“
„Я — как твое отражение…“
Сергей Зимин
КТО ДРУГ, КТО ВРАГ
Рассказ
Он свернул с дороги и шел по болоту, как цирковая лошадь, высоко вскидывая колени. Так он привык ходить, — будто сотня голосов кричит ему со всех сторон: «Не наступи! Не раздави!» Он раздвигал голубичник, и ни одна ягода не падала с ветки от прикосновения его сапог. Егерская эмблема, как и солнце над лесом, искрилась у него на фуражке странным сиреневым светом.
«Почему такое солнце? — думал он. — К дождю или к заморозкам? Пора бы докосить овес, а здесь такое ЧП. Чего доброго, останутся из-за этой Старухи глухари на зиму без подкормки».
Рысь напала на двенадцатилетнюю девочку. Девочка вместе с матерью собирала на болоте голубику. Вот здесь, у этой сосны, она наклонилась и…
Значит, Старуха затаилась вот на этом суку.
Женщине удалось отбить у рыси свою дочку. Она действовала палкой. Лесник Сенька отвез пострадавших на телеге в больницу.
— Ты, Михеич, ее не жалей! — говорит Сенька. — Ты ее пристрели. Раз уж начала баловать — все, сладу не будет.
Егерь сам воспитал эту рысь и назвал ее Старухой за то, что она еще котенком по-старушечьи морщила нос. Он вспоминал, как она мурлыкала и терлась о его сапоги, и было трудно представить ее разъяренной.
Егерь поднял палку и осмотрел. Это была давно срубленная кем-то молодая сосенка с облупившейся корой, совершенно гладкая. Михеич бросил палку и стал осматривать след. Между отпечатками лап Старухи по черной торфяной плешине тянулась кровавая полоса.
— Ранена палкой? — удивился он.
Запах багульника дурманил голову, и мысли путались. Он поймал себя на том, что ему все еще жалко Старуху. Жалко больше, чем ту девочку, которая будет жить, а Старуха должна умереть, потому что теперь она вне закона.
— Даже если ты ранена, все равно ты озлобилась не против ружья, а против человека, и я должен тебя найти, — успокаивал Михеич свою совесть.
А сердце протестовало против убийства, и мозг тщетно искал оправдывающие Старуху обстоятельства. Он думал даже, что вот приведет Старуху домой, закроет и больше не выпустит в лес. И тогда звучал Сенькин голос: «Ты, Михеич, ее не жалей. Ты ее пристрели». Нет, он не мог взять на себя ответственность за Старуху.
Михеич вспоминал свою жизнь и думал:
«С каких пор я, егерь, стал жалеть зверей? Когда произошел во мне этот перелом? Когда увидел, что люди — сытые, имеющие вдоволь и хлеба, и мяса — идут в лес убивать и радуются агонии маленького рябчика, крови, брызнувшей из лосиного бока. А я, егерь, должен вносить в этот спорт законность и порядок…»
В прошлом году такие мысли привели Михеича к тому, что он решил бросить свою работу. Он уже написал было рапорт начальству, но в районном центре, просматривая газету, увидел: «…отстрелять по области пятьсот лосей». Цифра была явно преувеличена. Его участок был самым богатым в области, а насчитывал стадо всего в четырнадцать лосей. Но Михеич знал, что такие решения никто и никогда не меняет. Завтра хлынут в лес толпы спортсменов с бесчисленными лицензиями. А лосей надо спасать. Не заходя к начальству, Михеич вернулся в лес. Оставалась одна надежда на благоразумие старого вожака лосиного стада Буяна.