Девушка поняла: наступил момент, которого она давно ждала. Боясь, что кто-нибудь отнимет у нее этот момент, она оторвалась от строя и бросилась под град пуль. Она бежала, чуть пригнув плечи и голову и приставив руку ко лбу, как бы защищая лицо от роя разъяренных ос. Пробежала мимо убитых. Не упала. Бежала дальше и не падала. Пули словно щадили девушку. Она неслась каким-то чудом, находя какой-то скрытый проход сквозь смерть, проход такой узкий, что, казалось, иголка не пройдет. Добежав до раненого, Весна упала возле него. Растерявшиеся бойцы только сейчас поддержали ее огнем.
Под защитой стены она вынула бинт и перевязала расплывшуюся алым цветом рану. Боец был ранен в бедро.
Сначала она не узнала раненого. И только вытерев окровавленное лицо партизана, девушка увидела, что это лесоруб Младен. Еще с того дня, когда произошел случай с флагом, Младен избегал Весну, ему не хотелось с ней встречаться, он сторонился ее, а товарищи задирали его, говоря, что и здесь, в партизанах, дочь Сильного не останется у него в долгу. И теперь, увидев девушку возле себя, Младен вздрогнул от удивления и стыда.
— Весна, ты ли это?.. Чтобы дочь…
— Говори, Младен, не стесняйся.
— Что ты меня перевяжешь, никогда бы…
— Не говори глупостей, Младен.
— Простишь ли ты меня когда-нибудь?
— А что тебе прощать?
— Знаешь, тогда…
— Это старые времена, Младен.
— Я стар, Весна, а времена теперь молодые. Забудь. Я всегда верил тебе…
— Оставим это. Ты верь мне теперь. Рана очень болит?
— Теперь легче. Только бы как-нибудь выбраться отсюда. Громко ли я звал на помощь?
— Я тебя вообще не слышала.
— Только бы доктор не отрезал мне ногу. Если ты ему скажешь, тебя он послушает.
— Ты еще на ней походишь.
— Лучше бы меня ранило в руку. Без ноги нельзя бегать партизану…
Отряд пришел им на помощь, только когда совсем стемнело.
V
Я словно живу вне времени, меня окружает мир какой-то волнующей сказки, сотканный из выдуманных событий и людей, каких трудно встретить в жизни. Я обещаю все в себе расчистить, основательно перетрясти и отбросить все, что меня обременяет и угнетает, оставив только то, ради чего сегодня надо жить. Если бы человек мог обуздать свои чувства, определить, что он смеет чувствовать, а чего не смеет, кого может любить, а кого не может!
Больше всего на свете я хотел бы не любить ее, не встречать и не слышать о ней. Но раз уж не могу совладать с самим собой, должен все выдержать. Пока война, надо быть таким, она не смеет узнать ни о чем. Тех двоих я наказал не за то, что они любили друг друга, а потому, что были готовы показать ее. Узаконить любовь, тайную или явную, в такой смешанной армии, состоящей в основном из молодежи, значило бы изуродовать армию. Во что бы она превратилась? На что стала бы похожа? И что, если в этом пример показывать будут командиры? Нет, ни шагу дальше! Остановиться и шаг за шагом отступать. Это единственный выход. Переживем войну, тогда и я и она наверстаем свое.
А думает ли она обо мне? Может, только благодарна за то, что я для нее сделал, и ничего больше. Да и что я для нее сделал? Дал ржавое ружье? Не виновата ли здесь дикая Витуна, которая только подчеркивает красоту девушки? Нет, меня покорил всего лишь один ее взгляд. Тогда, в окне. А теперь? Не вселился ли в меня дьявол, чтобы захватить в свои руки?
Мне кажется, что все мужское и женское в отряде влюбилось в нее. Сколько среди нас таких вот больных, как я? Найдется такой, кого не мучают подобные мысли, покорит сердце девушки, и будут они вдвоем исподтишка смеяться надо мной.
Порву я и написанное письмо. Не решаюсь передать его ей, чтобы не было и следа от того, что ношу глубоко в своем сердце. А как я намучился, сочиняя письмо! Надо сжечь его и развеять пепел. Оно, это письмо, в сущности, и не представляет ничего иного, кроме лихорадочного бреда, за которым скрывается трусливый влюбленный, боящийся даже своих мыслей.
В конце концов, мужчина я или нет? Перебори себя, пойди на грех сознательно, встреть ее и без всяких уверток объяснись и — будь что будет. Завтра ведь можешь и погибнуть: так вкуси хоть малость от жизни! Ты ждешь, что тебе поставят памятник во славу аскетизма?
Да, но так ведь могут рассуждать только деморализованные люди. В преддверии смерти они теряют представление о достоинстве и стыде. Настоящие люди так не должны думать. И в час искушения они оставались великими. Сладкая жизнь была горька для них. Всегда думай об этом…