— И так ты сменил четырех?
— До сих пор четырех.
— Ты что же, серьезно хочешь нас убедить, что было четыре паузы?.. Что же мы, проспали их, что ли?
— Насколько я заметил, для вас их не было. Так и надо. Праздник это или нет? Поверьте, я бы к вам присоединился, чтобы вы не были одиноки, если бы от меня не убегали девушки. А то каждая, стоит смолкнуть барабану, сразу мне спину показывает.
Я никак не мог понять, что он хочет сказать своим разговором о паузах.
— Самое плохое — это не иметь ничего постоянного. Как я, например, — задумчиво произнес Глухой.
— Так тебе и надо, раз крутишь любовь за других.
— Что ты, разве это возможно?
— Да еще с успехом, Глухой.
— Любить за других? — он прикинулся, что не понимает, о чем речь.
— Да, да, за других.
— Как это? Объясните. Разве кто-нибудь может заменить, например, вас?
— Вот ты нам это и объясни. До сегодняшнего дня и мы ничего подобного не знали.
— А я и сегодня не знаю. Объясниться в любви за кого-то другого?! Разве это была бы любовь? Любить вместо кого-то серьезно, не понимаю!
— А если замещаешь и ее, и меня?
— То есть я одновременно и женщина и мужчина? Значит, объясняюсь в любви сам себе? Как же это возможно?
— А вот так, как в письмах, — вмешалась Весна.
— В каких письмах?
— А в тех, что ты писал вместо нас.
— Вы намекаете на письма? А что у меня с ними общего?
— Еще спрашиваешь? А почему ты, собственно, отказываешься? Мы же тебе будем благодарны до конца жизни.
— За то, что я их передавал?
— Значит, ты их только передавал? — спросил я.
— Можно сказать, Испанец, что только передавал. Вы доверяли — все в порядке. Неужели за это требуется признание? Словно я совершил какой подвиг в бою.
— Кто писал эти письма, Глухой? — спросил я в лоб, боясь, что он назовет третьего.
— Их писал я, — вдруг признался он. — Технически это было не трудно. Перед войной я переписал целую запрещенную книгу. За это и просидел в тюрьме три месяца. Что какая-то пара писем в сравнении с книгой?
— Кто их сочинял?
— Я их только писал, а сочиняли вы сами. Не могу же я придумывать, говорить, чувствовать вместо вас, даже если и хотел бы. Я просто использовал ваши слова. Так что содержание писем до последнего слова ваше. Согласитесь, я не мог точно запомнить все, что вы говорите, и надеюсь, не будете за это на меня в претензии. Я просто сделал за вас то, на что у вас не хватало храбрости. Разве это не было вашим желанием? Вот у меня и хватило смелости исправить эту вашу слабость.
— Ты прав, Глухой, — растроганно сказала Весна. — Я сразу сказала, что письма наши.
— А чьи же еще? Почерк мой — что точно, то точно. Ноги тоже мои. Любовь ваша, и все слова ваши. А я ваше доверенное лицо.
— А письма Бальзака тоже наши? — с иронией спросил я.
— А разве в них не вы? Я их вырвал, чтобы с их помощью вы лучше разглядели себя. Любовь, если она настоящая, всегда правдива.
— Глухой, — обратилась к нему Весна, — я согласна, чтобы ты всегда писал письма вместо меня.
— В этом больше нет надобности. Надо немного подумать и о себе. Ты, Весна, могла бы мне помочь в одном деле.
— Для тебя — все что хочешь.
— А если я пожелаю слишком много? Правда, я у тебя в долгу. Забыл тебе передать от Боры поцелуй. Но только наедине.
— И я за то, чтобы наедине, — согласилась Весна.
— Давайте лучше продолжим танцевать. Хотите ли чего помедленнее? Они умеют играть и получше. Только не прозевайте пауз, — сказал Глухой. Он сделал знак музыкантам, и те сразу же взялись за инструменты.
Мы с Весной танцевали в самой середине, где было много народу, чтобы меньше бросаться в глаза тем, кто не танцует, кому словно не остается другого занятия, кроме как разглядывать пары. Теперь мы танцевали непринужденнее, предавшись музыке и тому ощущению, которое она в нас вызывает. Для нас не существовало ничего: вокруг не было людей, нас окутывала полная тишина. Вокруг нас все как бы умирало, замолкали трубы и барабаны, исчезали люди с их песнями и разговорами. Остались только мы и наши голоса.
Вдруг что-то вырвало нас из оцепенения. В просторном зале, где пол только что вздрагивал под ударами ног, не кружилось больше ни одной пары. И только мы вдвоем стояли посреди зала, крепко прижавшись друг к другу и словно окаменев. Люди молчали, окружив нас плотным кольцом. Не было слышно ни покашливания, ни дыхания, и только кое-где струйкой вился кверху дымок от сигареты. На большом плакате я увидел слова, которые часто повторял: «Сегодня жить — значит бороться!» и «Слова подтверждаются делами!» Для меня теперь существовали только эти лозунги и сотни устремленных на нас глаз. Мне показалось, что взгляды людей проникли в душу и осветили каждый скрытый уголок мыслей и чувств. До этого момента все было тайно. Самый тяжелый момент в моей жизни! Может ли эта тяжесть исчезнуть? Могут ли люди сделать скидку за счет праздника?