Но все же при мысли о Весне меня охватывала радость, мне становилось легче. Утешала мысль о близком завтра: война, разрывы снарядов — это самое справедливое мерило достоинства человека, пока он с оружием в руках борется за свободу. Все это дороже слов, лозунгов, клятв — всего, за что не рискуешь жизнью. Вместе с этими людьми мы воюем. Люди, смотревшие на нас, когда мы стояли посреди зала, те же самые, вместе с которыми мы смотрели смерти в глаза. В этом я убеждал Весну, стараясь подбодрить ее.
Девушка с трудом приходила в себя. Она не поднимала голову и прятала взгляд, тот твердый взгляд, под которым другие опускали глаза. Только изредка она взглядывала на меня, и тогда ее затуманившиеся глаза искрились.
Я понимал, что невозможно заглушить нашу любовь, ею надо гордиться. Но не давала покоя другая мысль: «Как я буду завтра говорить с людьми? Как смогу выносить приговоры? Имею ли я право на это?»
Мы с Весной перешептывались, и нам казалось, что каждое наше слово звучит, как удар барабана.
— Что-то должно было случиться с нами. Я этого ждала. Последнее время меня томило какое-то предчувствие. И вот один-единственный миг радости обратился в наказание. За каждой радостью следует отмщение. Каждая радость предвещает унижение и страдание.
— Успокойся, Весна, давай подумаем о себе, о нашей любви. Чувство это вырвалось наружу в один миг, чтобы доказать свое право на существование. Оно словно хотело разорвать сковывающие нас цепи, раскрыться, как цветок, и поднять его над всеми. То, что случилось сегодня, неизбежно. Это молодость подтверждает свое право.
— Для таких слов еще не наступило время! — проговорила Весна. — Они принадлежат далекому завтра. Не надо так говорить, Бора, война таких слов не прощает. Мы только начинаем. — Она чуть подняла голову и взглянула на меня. — Что это у тебя? — Весна указала на отверстие от пули в моей одежде.
— Зацепило утром.
— Пуля?
— А что другое? Я единственный раненый за сегодняшнее утро.
— Какое счастье, Бора! — Я почувствовал ее руку на своем плече.
— Давай еще хоть на миг перенесемся В твое далекое завтра. Представь, что мы вспоминаем сегодняшний день. Мы прижались друг к другу. Щека к щеке. Музыка больше не играет, все стихло, а мы, обнявшись, стоим посреди зала, и глаза всех устремлены на нас. Попробуем перескочить через десять лет. Допустим, мы уже в пятьдесят втором году. Тебе будет легче. Война — в прошлом. Тебе тридцать, мне тридцать третий. Нет, это слишком много. Перескочим только через пять лет. Тебе двадцать пять, а мне двадцать восемь.
— Только бы я была не из этого проклятого дома! Все могу представить, а через это перейти не могу.
— Оставь, Весна! Теперь ты больше не «из этого дома». Разве надо еще что-нибудь доказывать?
— Мне кажется, в тех взглядах чувствовалось: «Настоящая отцова дочь. Отцова кровь».
— И как она его заворожила, — добавил я в шутку.
— Да, да! И как она его заворожила, — повторила Весна.
— И как он ее заворожил. И как целовал во время танца.
— Это правда? — вздрогнула она. — Я не помню.
— Я пошутил. Говорю, о чем будут судачить. Не опускай больше голову, Весна. Это наш последний танец сегодня. Скажи, что любишь меня. Громко, чтобы все слышали.
— Тише! Ты кричишь на весь зал.
— Говори, говори, а то я крикну так, что все услышат.
Она что-то беззвучно прошептала, потом улыбнулась и ласково посмотрела на меня.
Ободренные разговором, мы закружились быстрее, в такт музыке, как и другие. Мы успели сделать несколько поворотов, как вдруг очутились в замкнутом хороводе из пятидесяти партизан и партизанок. Хоровод вел рослый парень, держа в поднятой руке платочек. Вожак с налета схватил Весну за руку и потянул за собой. Неожиданно для себя мы очутились в хороводе. Вихрь нес нас с такой скоростью, что весь зал как бы вертелся вокруг меня. Когда кольцо соединилось, хоровод начал двигаться медленнее — вот-вот остановится. Все новые пары вливались в него. Но ни раньше, ни сейчас никто не пытался втиснуться между мной и Весной, никто не хотел нас разъединить.
Кто-то остановил музыкантов. Парень, ведущий хоровод, обнял одну девушку и так, в обнимку с ней, вышел на середину круга. Хоровод кружился вокруг них, люди пели старинные песни о любви, заканчивающиеся стихом о поцелуе. Затем все остановились. Парень и девушка без стеснения поцеловались, как этого требовали правила старинного танца, который не знал ни о партизанском сорок втором годе, ни о войне, ни о революции. Эти двое должны выбрать новую пару, которая сменит их. Парень подошел к другой девушке, поцеловался с ней и занял ее место в хороводе. Его партнерша таким же образом выбрала молодого человека. Хоровод начал кружиться вокруг новой пары, напевая ту же песню. Так продолжался этот танец, который даже я два месяца назад не мог запретить. Сменялись пара за парой, сопровождая смену поцелуем при выборе и при расставании. Весну и меня никто не выбирал, но я чувствовал, что кто-то это сделает. Я заметил какое-то перешептывание в той части хоровода, где находился Глухой. Шестая или седьмая пара подошла к нам. Девушка поцеловала меня, а парень — Весну. Так мы очутились, по правилу танца, в середине круга. Прежде чем раздалась песня, нам начали аплодировать, словно мы были какой-то особенной парой, которую надо наградить. Мы стояли обнявшись, удивленные и смущенные. Затем танцующие запели, строка за строкой, пока, наконец, мы не услышали ту, после которой нам надо поцеловаться и разойтись, предварительно выбрав новую пару по нашему желанию. Мы с Весной поцеловались, как это делали все перед нами. Только страх не покидал нас. Затем, заняв места выбранных нами, мы впервые за этот день расстались.