Сегодня мне как-то ни в чем не везет. Лучше бы не подниматься на эту гору и не смотреть в бинокль.
II
Трудно представить себе, что расстояние от Белого Верха до белого дома преодолено. Словно за эти несколько дней прошли годы. Будущее сразу придвинулось ко мне, и я уже в нем. Поскольку настоящее — это только действительный отблеск будущего, постольку его стоимость выше.
Когда после боя я очутился на шоссе, уверенный, что меня никто не взял на мушку, сразу же подумал: это сон. Мне казалось, что я, как призрак, парю в воздухе, существую только в своем воображении. Не знаю, как приветствовать этот день, как выразить свою радость? Прыгать, петь или сдержать порыв? Может, он, этот день, и не будет целиком нашим.
Партизаны снуют по израненному местечку в поисках чего-то. Церковный колокол молчит. Я помню, как он звоном будил нас, когда мы были в горах. В ночном бою колокольня изрешечена пулями, ранен, искалечен большой колокол: в его боку зияет дыра.
На стенах сельских домов следы пуль. Только дом Сильного не пострадал, словно воюющие стороны старались не повредить его.
Я сел у церковной ограды, чтобы немного передохнуть, оправиться от волнения и взглянуть отсюда на долину и разбросанные в ней села. Как местные жители восприняли события прошедшего дня? Они здесь не привыкли праздновать, возможно, они испугались того, что случилось нынче.
Желто-пурпурная осень набросила на котловину печальное покрывало. И село, в центре которого видна церковь, не оживает. Все затаилось. Одинокий выстрел, слышимый порой, мешает празднику на улицах. Я ожидал иной встречи с людьми, для которых этот день должен был стать особенным.
Но вот на третьем этаже дома Сильного отворилось окно, и в нем, еще затененном, показался силуэт человека. Из его рук вниз по стене выплеснулось большое алое полотнище. Ветер подхватил его, оно затрепетало и словно ожило. Затем окно закрылось.
В селе все оживились, будто только и ждали этого знака. Вдоль стен и в окнах показались красные платки, покрывала, женская одежда — все красного цвета. Среди этой алой пестроты не было ни одного настоящего флага, кроме того, что появился на одиноком доме Сильного. Он выделялся среди всех этих лоскутов, как выделялся среди сельских домов дом Сильного.
Улицы ожили, наполнились гомоном и пением людей. Надтреснутый голос разбитого колокола звал всех на улицу. Толпы шли на площадь к дому Сильного.
А дом стоял, спокойно ожидая, когда к нему приблизится людской водоворот. Очутившись на площади, в тени дома, толпа начала замирать, утихать. Глаза людей были устремлены на грозно возвышающийся дом и алое знамя. Люди замолчали и замерли. Кто-то из передних рядов попятился назад. А дети, кучкой стоявшие между домом и толпой, отбежали в сторону. Отражаясь в окнах первого этажа, толпа казалась плотнее, грознее, чем была на самом деле.
Лесоруб Младен с топором на плече вышел из толпы и направился к дому. Он остановился под флагом, снял с плеча и прислонил к стене топор, обеими руками ухватился за свисавшее полотнище и рывком дернул его. Взметнувшись, оно затихло в его руках. Смяв флаг, дровосек бросил его в толпу.
— Правильно! — послышались голоса. — Смерть предателям! Они теперь хотят спрятаться за красными флагами! Пусть вывесят тот, что торчал до сегодняшней ночи! Проклятье Сильному! Бейте камнями!
Разъяренная масса схватилась за камни, но в этот миг, прежде чем успел полететь хоть один камень, в окне, из которого до этого свисал флаг, появилась девушка. Она стояла как изваяние, и лицо ее белело в проеме окна. Передо мной словно ожила картина великого мастера, на которой воедино слились женская красота и женская храбрость. Не мигая, смотрела девушка на людей, охватывая взглядом всех. Так иногда смотрит на тебя человек, нарисованный на картине. Его взгляд находит тебя, где бы ты ни стал. Под взглядом девушки толпа затихла, люди опустили глаза. Наступила тишина. Только дробный стук падавших из рук камней нарушал ее.
В тот момент я был на стороне девушки в окне, боялся за нее, восхищался ею, завидовал ее мужеству. Только бы не пришла в себя ошеломленная толпа и не выместила на ней свою ярость.
Тонко уловив момент, когда люди становятся слабыми, когда ярость переходит в стыд, когда силу побеждает разум, девушка выскочила из дому. Задержавшись на секунду в дверях, она взглянула на опущенные головы и бросилась туда, в середину толпы, над которой на полголовы возвышался лесоруб Младен. Толпа расступилась перед девушкой, уступая ей дорогу, подобно тому, как до недавних дней уступала путь ее отцу, когда тот наскакивал на людей во всем своем величии и бешенстве. Подойдя к лесорубу, она положила ему руку на грудь и жестко спросила: