Немного успокоившись, я пошел обратно, но возле дома меня снова охватило волнение. Я хотел быстрее пройти мимо, но заметил в дверях фигуру девушки. Решил проскочить, сделав вид, что не замечаю ее, хотя знал: вернусь сюда снова, даже если она меня не остановит. Взволнованный присутствием девушки, я сделал несколько шагов и остановился. Ее голос меня вывел из оцепенения:
— Испанец, это ты?
— Я.
— Похоже, не держишь слова. Ты не забыл свое обещание?
— Нет, — ответил я неуверенно. — Понимаешь, противник хоть и не нападает, но держит нас в напряжении. Я не рассчитывал провести здесь и одной ночи, но вот каким-то чудом живем в селе целую неделю. В этом причина…
Весна рассмеялась:
— Может, нападут этой ночью.
— Не думаю. До сих пор ночь всегда помогала нам.
— Кому помогает день, кому ночь. А мне вот ни одно, ни другое. Давай войдем в дом. Здесь нас могут заметить.
— Пусть замечают. Нам нечего скрывать.
— Может, и есть что. Разговор со мной может тебе напортить. Доверие легче потерять, чем приобрести.
— Этого не случится.
— И я в этом больше чем уверена. Но все же лучше, если нас никто не увидит. Пойдем в дом, прошу.
— Никто нас не увидит. Я же тебя почти не вижу.
Сейчас только я заметил, что обращаюсь к ней на «ты».
— Перед домом Сильного! В полночь, Испанец! Пойдем внутрь. Я должна с тобой поговорить. Думаю, в такую ночь тебя никто не заметил. Я слежу за тобой вот уже несколько дней. Пройдешь, вернешься и снова пройдешь и вернешься. А прийти не решаешься. Это хорошо, что ты стеснительный. Но не бойся, днем я тебя не остановила бы. Что заставило тебя выйти на улицу в такую ночь? Тебя выдали только вспышки молнии. Видишь, бог — мой приятель: это он тебя обнаружил.
— У тебя обо мне отличные сведения, — сказал я.
— О да! Я даже знала, когда появишься, промчишься мимо дома, и знала, что не обернешься, когда я открою окно, что целый час проторчишь под грушей. Как ты думаешь, откуда я знала об этом? Когда я услышала о тебе, чужом человеке, студенте, обрадовалась. Верила, что в один прекрасный день встречу тебя. Не удивляйся, я следила за тобой, не спуская глаз, и устроила тебе засаду. Не может быть, чтобы и ты не знал обо мне. Когда о ком-нибудь составится мнение, хорошее или плохое, некоторые люди принимают его как непреложную истину. Если ты таков, каким я тебя считаю, то ты не пройдешь с закрытыми глазами мимо того, что случилось в тот день перед этим домом. Я не играла ни тогда, ни сейчас. Иногда люди добровольно идут на смерть, чтобы доказать какую-либо свою истину…
— Пойдем в дом, — предложил я сам.
Весна ввела меня в комнату, со вкусом обставленную. При свете привернутой керосиновой лампы поблескивала хрустальная люстра. Я подумал, что Весна нарочно не включила электричество, и подошел повернуть выключатель. Но свет не зажегся.
— Не трудись. В тот день, когда вы вошли в село, рабочие сразу же отключили ток. Ты, наверное, не знаешь, что это единственный дом в местечке с электрическим освещением. Его провели несколько лет назад с лесопилки. Можно бы было осветить всю долину, но отец не позволил. Он не хотел, чтобы его дом был похож на другие.
— Рабочие сделали правильно. Сейчас война. Темнота своего рода наш союзник.
— Да, но не темнота этого дома, Испанец. Она слишком мрачна. Даже его свет — свет мрака.
— А ты философ.
— Это не философия. Слишком уж мрачна темнота нашего дома, — повторила она.
— Почему? Не понимаю тебя.
— Не понимаешь меня? Этого я боюсь больше всего. Смогу ли я здесь, в этом доме, дождаться человека, который поймет меня? У меня нет иного греха, кроме того, что я дочь своего отца. Разве я могу отрицать, что во мне его кровь? Я могу от него отречься, проклясть его, но разве это порвет мою связь с ним? Люди не признают этого. Уже годами слышу все тот же шепот: отцова кровь. Я здесь как пленник, окруженный стеной ненависти. Можно ли придумать более тяжкое наказание? Разве дети выбирают себе родителей?
— Настоящий человек, Весна, всегда виден.
— Это прописная истина. Она как утешение или наказание для того, кто в ней ищет лекарство. Я же не хочу ею лечить себя.
— Чем я могу тебе помочь? В сущности, я даже не знаю, чего ты хочешь от меня.
— Действительно, я еще ничего не сказала, не подошла даже к началу, разбросалась в общих рассуждениях, обходя главное.
— Хорошо, тогда начни.
— До начала еще далеко. Почти двадцать лет. О моем отце ты слышал многое. Возможно, он не хуже и не лучше других. Но такое обобщенное суждение слишком односторонне.
Прозвище «Сильный» возникло вместе с этим домом, с постройкой четвертого этажа. На Витуне еще никогда не строили таких домов. Отец хотел, чтобы дом был четырехэтажным, самым высоким в этом краю. Еще до постройки дома в горах появилось много отцовских предприятий и лесопилок. Сегодня у него их десять. Беда еще и в том, что отец был раньше простым возчиком. Удивительно, что он и не стыдится своего происхождения, как это часто бывает с другими выскочками, когда они разбогатеют. Даже наоборот, он такую перемену в своей жизни ловко использует перед рабочими, ссылаясь на свой пример, на свою былую бедность — им, дескать, тоже открыт путь к богатству. Как он в действительности разбогател, навек останется тайной. Ходят разные слухи, от самых наивных — будто он нашел клад червонцев, до более вероятных, за которыми стоят кражи и грабежи. Это навсегда останется нераскрытым, как не было раскрыто, куда исчезали в горах стада волов, кто три десятка лет назад обокрал общинную кассу. А я вот, как видишь, родилась. Родилась в этом доме, под его звездой и его клеймом. Уже с раннего детства меня вне этого дома везде окружала ненависть. Ты еще хорошо не знаешь нравов наших гор: они суровы, как и его климат. Здешняя природа накладывает свой отпечаток на людей с детства. Детская ненависть так же сильна, как и ненависть взрослых. Я с ней столкнулась еще в начальной школе. И тогда я в глазах ребят была дочерью Сильного, отцова кровь, такой же осталась я сейчас в глазах взрослых. Ненависть окружающих ко мне была глубокой и отстоянной.