Ему хотелось знать о ней все.
— Почему вы отдаете Тедди, ведь вы привязаны друг к другу? — спросил он.
Глаза ее влажно блеснули, она прикрыла веки и вздохнула.
— Мне стало трудно с ним гулять. Видите, я не совсем здорова…
— Вы живете одна? — Артемий Николаевич сознавал, что становится бестактным, но не мог остановиться.
На лице ее едва заметно проступил румянец, сквозь опущенные ресницы мелькнул насмешливый огонек.
— Нет… я не одна. У меня есть сын. Не все время он здесь. Он работает под Москвой, приезжает… Я не одна. Но Тедди…
Услыхав свое имя, фокс вскочил и лизнул свою хозяйку в щеку.
— …но Тедди — моя собака. Тедди, сидеть!
— Знаете что, — сказал Артемий Николаевич нарочито веселым голосом, каким говорят взрослые, утешая маленьких, — давайте я буду приходить после работы гулять с Тедди. Он быстро привыкнет ко мне, не беспокойтесь. Не знаю, что это он, собаки меня любят.
Сейчас он искренне верил, что это осуществимо.
Щеки ее порозовели, и вдруг, закинув голову, она рассмеялась. Он слушал ее смех, и звонкий, и грустный, и дивился свежести ее рта.
В глазах ее снова сверкнули слезы.
— Вы, должно быть, очень добрый, очень милый человек, — сказала она, вздохнув. — Но вы же понимаете, что это невозможно. А по утрам? А в выходные? Нет уж, берите его, если он вам понравился. Вы не думайте, он привыкнет. Он еще молодой — семь месяцев. Тедди ласковый, славный песик…
Фокс опять попытался лизнуть хозяйку, но она успела отклонить лицо.
— …и он большой забавник. Умница. А я буду спокойна, я верю — ему будет хорошо у вас…
Артемий Николаевич смутился:
— Понимаете, я должен поговорить с женой…
— Я думала, вы говорили…
— Да, но я должен рассказать ей о своих впечатлениях.
— Конечно, конечно. Но лучше было бы ей прийти, посмотреть самой. Кстати, Тедди больше любит женщин.
Она улыбнулась устало.
— Простите, я засиделся и утомил вас. Мне было очень приятно познакомиться…
Он стоял перед ней, ожидая, что она подаст на прощанье руку, но она не дала.
— Разрешите мне сообщить о нашем решении.
— Хорошо. Позвоните мне. Если можно, поскорей — завтра, послезавтра. Я буду ждать.
Они были уже в передней. Ему следовало уходить. Она открывала дверь. Что ж он медлил?
— Почему мне кажется, что я должен был сказать вам что-то важное. И… забыл!
Ему хотелось рассказать ей все — про объявление, которое он не дочитал, про то, как стучался и выстучался в памяти номер ее телефона, про неведомые чары, заставившие его позвонить, прийти. Но протянувшиеся между ними нити — расположения, доверия — были еще так тонки… Он побоялся их оборвать и промолчал.
Артемий Николаевич вышел на улицу, застывшую в зеленом свете фонарей. Осенний воздух охватил его холодной сыростью — остужая и отрезвляя. «Как же теперь… Что дальше?» — спрашивал себя Артемий Николаевич. Впереди у него два дня, утешал он себя, надо попытаться уговорить Тамару взять собаку. Может он в конце концов когда-нибудь сделать то, что ему хочется?
Неслышно подкралась электричка, взвизгнула над ним и загрохотала по железному мосту. Артемий Николаевич вздрогнул, ускорил шаг. Дома его ожидали неприятные расспросы, укоры — где пропадал, почему не предупредил?
За утренним чаем Артемий Николаевич сказал как можно равнодушнее:
— Мне предлагают собаку на время отъезда… мой сотрудник. Я думаю взять. Симпатичный песик. Жесткошерстный фокс.
— Ну, раз ты решил… — Тамара Петровна пожала плечами. — Конечно, ты сам будешь выводить ее гулять в шесть утра, вычесывать блох, купать, ставить ей клизмы…
— Что ты придумываешь, Тамара. Какие еще клизмы?
— Да, милый мой, да. Ты знаешь — у Лидочкиной матери болонка. Так вот, им приходится…
— Фу, ты бы хоть за едой…
— Если тебе даже разговор об этом противен, то как ты будешь все это делать? Имей в виду — я пальцем не притронусь к твоей собаке! И дома ты с ней будешь сидеть сам — и по вечерам и в отпуск тоже.
На этом разговор был окончен. Артемий Николаевич понимал — окончен твердо.
«Я не буду звонить Ирине Николаевне, — решил он. — Я приду. Просто приду к ней. Скажу правду — жена не хочет. Она думала, это совсем маленький щенок… А потом все прямо, как есть: что мне необходимо ее видеть, что это судьба, рок. Чары. Я не виноват…»
Не мог он отказаться от продолжения этого знакомства. Почему, почему все должно замкнуться на этой собаке? При чем тут вообще собака? Не может такая малость определять встречу двух так внезапно, так чудесно открывших друг друга людей.
На следующий день Артемий Николаевич тщательнее обычного побрился, надушился, надел белоснежную рубашку, новый галстук. Он оставил записку жене, что задержится: его неожиданно вызывают в главк на совещание. Затем он взял с полки англо-русский словарь и достал заложенную меж страниц десятку. Это был его тайник, здесь хранились неподотчетные суммы, впрочем, ничтожные.
Молодые сотрудницы приметили все — парадную рубашку, яркий галстук, очки в золотой оправе — и стали подшучивать: куда это он собрался, почему он сегодня рассеян, о чем думает сейчас, глядя в окно… Он был им симпатичен, они играли, будто влюблены в него, подозревают, ревнуют. Он молчал, посмеивался, но в конце дня спросил, где можно купить хорошие цветы.
— А! Так вы нас обманываете, — воскликнула кокетливая Катя, — вот вы какой… вероломный.
— Вы идете на свиданье? — спросила томная Инна. — Счастливая! Она получит цветы.
Смех, шутки милых женщин, взволнованное ожиданье встречи с Ириной Николаевной — праздничная атмосфера уплотнялась вокруг Артемия Николаевича, насыщалась электричеством…
И вот он идет по Лионозовской, опустив вниз красные гвоздики в целлофане, прижимая локтем большую коробку шоколадных конфет, обернутую бумагой и ловко перевязанную золотой тесьмой. Он представлял, как сейчас они с Ириной Николаевной будут пить чай, он видел ее руку, задумавшуюся над красивой коробкой, и улыбался. Он чувствовал — этой женщине не хватает вниманья, участья. Он знал, что сможет это ей дать.
По лестнице Артемий Николаевич шагал сейчас быстрее. Он верил — все будет хорошо. Она поймет его. Если его отказ взять собаку и вызовет у нее досаду, не может быть, чтобы она не преодолела минутное недовольство. Артемий Николаевич постоял, справляясь с волненьем, и позвонил. За дверью тявкнул Тедди и тотчас умолк. Никто не шел открывать. Артемий Николаевич позвонил еще — подлиннее. «Кто там?» — послышался ее тихий голос. Он ответил. «Кто-кто? — переспросила она. — А-а, это вы…» Дверь слегка приоткрылась. Она стояла, держась за ручку и как бы раздумывая — впускать его или не впускать.