Сунув руки в рукава тончайшего кожаного плаща оттенка горького шоколада с богатым песцовым воротником, переходящим в отделку до подола, зашнуровав сапожки на девятисантиметровых устойчивых каблуках, Аврора Владимировна пронеслась смерчем по двухкомнатной квартире мужа – Сергея Григорьевича Дроздомётова, который, к слову сказать, был старше её на четырнадцать лет и давным-давно из-за проблем с лёгкими переселился в деревню Качаново, что раскинулась на краю тёмного, страшного соснового леса «...ской» области в трёхстах километрах от Москвы, и носа в столицу не кажет. Только раздражает жену регулярными телефонными звонками из близлежащего посёлка городского типа, куда раз в неделю выезжает за продуктами.
– Приезжай немедленно! Жена ты мне или нет, в конце-то концов! – вечно кричит он. На что Аврора Владимировна отвечает всегда возмущённо, с некоторой долей непонимания и недоразумения в голосе:
– Да что мне в твоём Качанове делать?! В этой глуши, в избушке на курьих ножках на окраине тёмного леса, где показывают всего две программы телевидения и нет телефона?! Мне – творческому человеку?!
Изредка, конечно, Дроздомётова навещает мужа – наведёт порядок в его берлоге, бельё перестирает, подкормит его и вылетает оттуда пробкой, обратно в Москву, к письменному столу, к своим воспоминаниям...
К тому же отношения супругов давно уж достигли критической точки. Аврора Владимировна не раз делилась в своих романах с пока ещё несуществующими их читателями, а может, лишний раз напоминала сама себе: несмотря на то что Дроздомётов уж давно не в состоянии исполнять супружеский долг, он вовсю пристаёт к качановским бабкам. И хоть ей от мужа ничего не надо в сексуальном отношении (не лезет – и слава богу!), но смотреть на его козлиный флирт с деревенскими пенсионерками – удовольствие не из приятных. Посему, обидевшись на Сергея Григорьевича и обвинив его во всех смертных грехах, Аврора Владимировна наспех собирает вещички и в очередной раз, к великому разочарованию мужа и своей неописуемой радости, бежит в Москву, в цивилизацию, к любимому, хоть и старенькому ноутбуку.
Итак, проверив, всё ли выключено (свет, газ, вода), всё ли закрыто (балконная дверь и форточки), она вышла из дома и отправилась на вокзал, где в купейном вагоне номер три её уж поджидала давнишняя приятельница Вероника Бубышева, что напросилась несколько дней назад поехать вместе с ней на премьеру спектакля «Горе от ума» – мол, приобщиться хочу к высокому искусству – так аргументировала своё желание Бубышева. Но потом призналась – не в силах она больше сидеть в четырёх стенах, не в состоянии она ждать звонков от любимого бывшего мужа Лариона.
– Мне лишь бы за кем ходить... Всё равно куда... – жалостливо просила Вероника. – Я люблю хвостиком... – после чего доброе сердце Авроры Владимировны растаяло, переполнилось сочувствием к Бубышевой, и она предложила ей поехать в захолустный городишко на премьеру бессмертной комедии А.С. Грибоедова.
Тут автор позволит себе сказать несколько слов о Веронике Александровне Бубышевой.
Это глубоко несчастная женщина, любимым занятием которой в её шестьдесят с небольшим лет стало лежать в кровати и перекатываться с одного бока на другой, засыпать под орущий телевизор и поглощать шоколадные изделия в неограниченных, в просто-таки неконтролируемых количествах. Горе её было зарыто в далёком 1992 году. В то роковое лето от неё ушёл любимый муж Ларион, с которым они прожили душа в душу двадцать лет – ушёл к другой женщине. Не сказать, чтоб уж очень молодой, красивой или богатой, так, ничего особенного. Просто та как-то случайно забеременела от него (именно так он всё и объяснил супруге)...
Что только не делала Вероника Александровна, чтобы вернуть мужа! – она и травилась, и привораживала любимого у всех гадалок, какие только промышляют этим «искусством» в Москве и Московской области, и сознательно пошла несколько месяцев назад на липосакцию передней брюшной стенки, дабы заполучить его обратно.
Но ничто не помогало ей в отчаянном, нездоровом рвении возвратить Лариона. Гадалки, на которых она потратила всё своё состояние, судя по результату (вернее, по отсутствию оного), оказались аферистками и пройдохами. Если до липосакции живот Бубышевой при определённых усилиях втягивался внутрь, то теперь он торчал колом и не убирался, несмотря на титанические старания с её стороны. А буквально три дня назад Бубышева подвиглась на полнейшее и бесповоротное удаление усиков, которые, как ей казалось, слишком уж буйно произрастали у неё под носом. Если верить Веронике Александровне, усов, которые раздражали, бесили и выводили её из себя, на сегодняшний день действительно не наблюдалось – вместо них под белой, широкой полоской бактерицидного отечественного пластыря была кровавая корка.
Именно к ней, к давней приятельнице своей, неслась как очумелая наша героиня, перескакивая через блестящие в темноте октябрьские лужи, отмахиваясь нераскрытым зонтом от крупитчатого редкого снега и носимых взад-вперёд порывистым ветром сорванных с деревьев жухлых листьев, которые так и не успели как следует пожелтеть и уж тем более побагроветь.
Из пассажирского поезда дальнего следования, что остановился на три минуты у безлюдной, будто вымершей платформы, вышли четыре человека. Две женщины из третьего вагона. И двое мужчин – из пятого.
Что касается женщин, то слово «вышли» вряд ли может подойти к их появлению на перроне, ибо одна из них – та, что поизящнее, помоложе – ещё весьма привлекательная дама, пятясь задом, буквально выкатилась на улицу, подобно бильярдному шару, летящему в лузу, приземлившись своей пятой точкой на раздутую сумку цвета топлёного молока. Состав уже вздрогнул, дёрнулся, но её спутница всё никак не решалась спрыгнуть: одна её толстенная нога, сравнимая лишь со слоновьей конечностью, будто окаменелая, стояла на ступеньке поезда, другая, нервно дрожа, пыталась нащупать твёрдую землю. Бедняжка несколько секунд расползалась на две части, неприлично раскорячившись. Разрываясь между платформой и вагонными ступенями, тучная дама вдруг прочувствовала на собственной, как говорится, шкуре, в каком состоянии находился вот уж более десяти лет её бывший муж, деля себя между ней и второй женой с сыном. Он боялся, как бы она снова не решилась травиться снотворными таблетками.
Она в ужасе закрыла глаза и заголосила, не помня себя:
– Ой! Мама ро́дная! Помираю! – но в этот момент спутница, уже поднявшаяся с земли, ухватила её за руку и со всей силы дёрнула к себе.
– Ну что?! Вот что ты делаешь?! – возмутилась дама со слоновьими ногами. Она сидела на мокром асфальте – рядом валялась потёртая кожаная сумка.
– Давай, давай, поднимайся!
– Ага! Как же! И не подумаю! – воскликнула подруга, насупившись.
Мужчины из пятого вагона, оживлённо разговаривая, не обратили ни малейшего внимания на попутчиц. Один из них – тонкий, светловолосый, бледнолицый, в чёрном пальто, с торсом, устремлённым вперёд, быстрыми шагами направился в сторону билетных касс. Второй – толстый, кудрявый, в синей куртке, задыхаясь, бежал за ним, весь обвешанный сумками, выкрикивая что-то на незнакомом языке.
– Поднимайся! – кричала дама, что помоложе.
– Нет!
– Ну и сиди тут до посинения! – разозлилась изящная дама и хотела было уйти, но, посмотрев на приятельницу, залилась звонким смехом.
– Очень смешно! Конечно! Что смешного? Что я себе все кости из-за тебя переломала? Да? – спросила толстуха.
– Кости! Ха! Ха! Ха! – схватившись за живот, выдавила из себя изящная.
«Какие кости?! Откуда у тебя кости?! Один жир сплошной! Там до костей не докопаешься!» – чуть было не ляпнула она и, взглянув на белую ровную полоску бактерицидного отечественного пластыря над верхней губой подруги, отвернулась, давясь от смеха.
Как, наверное, уже догадался многоуважаемый читатель, эти две почтенные дамы, что так эффектно появились на перроне богом забытого городишки, были наши давние добрые знакомые. Та, что помоложе да поизящнее, – писательница всех времён и народов (коей она сама себя считала), не издавшая ещё ни одной книги своих мемуаров – Аврора Владимировна Дроздомётова. Другая – полная и бесформенная – её приятельница Вероника Александровна.